— Мы обошли все окрестности и никого не обнаружили.
— Хорошо, ты свободен.
Появился один из контуберналиев легата:
— Что нужно выносить для дележа? — спросил он с готовностью принять участие в этой работе.
— Здесь ничего не нужно трогать, — сказал Спартак и знаком отправил его обратно,
Борьба с марийцами сопровождалась грабежом, обогащавшим Суллу и его приближенных. Кое-что перепадало командирам и воинам, которые участвовали в сражениях и карательных походах. Имущество раздавалось по заслугам и по справедливости, если можно считать справедливостью убийство людей, виновных только в том, что были врагами победителя.
Из награбленного достаточно перепадало и Спартаку. Это полагалось ему по закону, но он не хотел, чтобы его совесть обременяло добро, добытое окровавленными руками. Он тут же проматывал свою долю в тавернах, куда приводил и своих декурионов. А когда ему доставалось особенно много, он оделял воинов. А сам по-прежнему оставался беден. У него не было накопленного добра, к которому можно было бы добавлять приобретенное, как обыкновенно растет всякое богатство. Рос только его авторитет среди декурионов и солдат — между прочим и потому, что он никогда не прибегал к помощи хлыста, палки или грубого слова. Зато каждый его воин сражался за троих. Имя Спартака быстро обрастало славой. И вскоре он был уже произведен в командиры соединения из двух когорт.
Однажды Сулла вызвал Спартака на свою летнюю виллу в окрестностях Рима.
Диктатор, как обычно, выглядел суровым, но ему не удалось скрыть своего доброго расположения духа. На его лице даже появилось некоторое подобие улыбки.
— Я слышал, — сказал он, глядя прямо в глаза Спартаку, — что ты жестоко поступал с побежденными.
Спартак не отвел взгляда.
— Я поступал с ними так, как подобает поступать с врагами Суллы, — ответил Спартак.
Его ответ понравился диктатору, но он продолжил:
— Мне говорили, что иногда ты проявлял и великодушие.
Спартак не стал отрицать:
— Тебе говорили правильно. Но это произошло всего лишь раз. Тогда передо мной была римская матрона, жена твоего легата, которого она сама выбрала себе в мужья, и дочь твоего противника, которого она не выбирала себе в отцы. Вначале я узнал, что Квинт Медуллий твой военачальник, а потом, что Помпедий Долабелла — твой враг. Но если несмотря на все это ты удостоил своим великодушием его дочь, и я обязан был проявить великодушие по твоему примеру.
Сулла нахмурился:
— Ты хорошо сделал, что, помня о моем великодушии, проявил и свое. Но впредь знай, что там где я великодушен, ты не имеешь права поступать так же. Потому что я это делаю, желая иногда убрать моих вероятных врагов, а тебе не дано угадывать мои намерения.
— Понимаю, всемогущий Сулла.
— А сейчас, — продолжал диктатор, — я должен сказать тебе нечто другое. Мне сообщили, что ты проматываешь со своими декурионами и воинами все, что получаешь как награду за военные заслуги. Я не спрашиваю тебя так ли это, потому что знаю, что ты не станешь отпираться.
Спартак был смущен неожиданным поворотом беседы:
— Это так, всемогущий Сулла.
— Почему?
"Потому что у меня нет ни рода, ни семьи, ни близких. Незачем копить", — хотел ответить Спартак. Но сказал другое:
— У меня нет собственности. Потому я и отдаю свою долю декурионам и воинам. Они платят мне большим. Они мне преданы, и это помогает мне побеждать в сражениях. А если я обязан своими успехами их преданности, то это значит, что и они имеют право на часть моей добычи.
Сулла терпеливо выслушал Спартака, но не согласился с ним:
— Я могу тебя понять, но мне не нравится твоя беззаботность. Ты должен знать, что римский командир, чем больше богатств он приобретает, тем он больше привязан к Риму, тем больше заинтересован в его величии. С этого времени ты начинаешь откладывать большую часть того, что получаешь. Ты будешь делать это регулярно, чтобы я был совершенно в тебе уверен. Я не жду от тебя возражений. Предоставляю тебе возможность воспользоваться моим советом.
Палатинский холм был озарен пестрым пламенем южной осени.
В листве фруктовых деревьев уже пылали огненные краски — началось пышное цветенье сентября. На ветвях, овеваемых легким ветерком, горели огоньки плодов. Казалось, что от этого ровного пожара становится теплей вокруг. Патрицианские дома с нежной чистотой своих фасадов выглядели нарядными в прозрачном воздухе и увлеченно всматривались своими окнами в торжественную тишину осеннего полудня.