— И я думал об этом, Родопида... Зачем мы тогда встретились? И зачем расстались?.. И в нашей встрече и в нашей разлуке я вижу вмешательство богов. Иногда и они могут быть несправедливыми... Но не нужно об этом вспоминать...
Он ласково провел рукой по ее волосам и легонько направил к двери, но она вдруг обняла его, обвила свои руки вокруг шеи. Словно хотела оставить ему на память невидимый венок своих чувств, сказать, что она никогда его не забывала, что сердце ее навсегда с ним...
Он молча смотрел ей в глаза, призывая на помощь все свои душевные силы; ему стоило огромного напряжения не сказать и не сделать ничего лишнего. Но это была сдержанность человека, испытавшего волшебное потрясение, охваченного какой-то магией.
Даже ветерок, который колыхнул занавеску открытого окна, сразу стих, чтобы не нарушать сокровенность этих минут и этих переживаний.
Еще несколько мгновений, и слезы в ее глазах высохли...
Когда-то в том сказочно прекрасном лесу они поверили, что связаны вечной взаимностью. А сейчас они поняли, как нелепо то, что безвозвратно ушло, все, что могло бы быть. И осталась только щемящая печаль по несбывшемуся. И теперь они молча прощались навсегда в неприкосновенной тишине этого осеннего утра.
Она отстранилась от него. Спартак спросил:
— Что ты делаешь в Риме?
— Мы приехали с мужем и проведем тут некоторое время. Он — римский наместник, с той поры, как пришли римляне и свергли пеонского царя. Он занят своими делами, а я хожу со служанкой по Риму, смотрю и всему удивляюсь... Вчера случайно увидела тебя, но ты спешил, смотрел куда-то в сторону и не заметил меня... А я пошла за тобой и узнала, где ты живешь. И вот пришла сегодня.
Проводив Родопиду, Спартак почувствовал вдруг огромное облегчение, магия потеряла свою силу над ним. И он, чтобы уверить себя, что действительно от нее освободился, сказал вслух:
— Чего только не случается на свете!.. Увидеться в Риме...
Фракия давно уже стала для него сном, который почти не повторялся. Но вошла Родопида — и родина снова ожила для него, с прохладным источником на лесной полянке, с тропинками, бегущими через фруктовые сады и виноградники, с той памятной, обжигающей печалью, когда девушка не пришла туда, где они дважды встречались...
И он осознал ту беспощадную истину, что навсегда лишился родины, навсегда ушел оттуда, где тепло очага согревает и руки, и душу, оттуда, где остались надежды, дерзания и счастливая бессонница юности...
Спартак был послан в Элладу к Лукуллу командиром соединения из двух когорт.
При прощании Деций Гортензий сказал ему:
— Не нужно напоминать тебе, Спартак, что ты пользуешься доверием всемогущего Суллы. Не случайно он посылает тебя в Элладу, где у армии Лукулла достаточно серьезных дел с гарнизонами понтийского царя. Они засели в греческих городах и угрожают нашим владениям во Фракии и на всем полуострове. Ты лучше других знаешь тактику Митридата и его армий, а это сейчас очень важно. Ты будешь полезен там Сулле, и для тебя это — благоприятный случай отличиться и заслужить новое повышение. Наверно, ты не забыл, что я говорил тебе еще при первой нашей встрече: у нас каждый способный человек находит простор для своих способностей. И его вклад в величие Рима не остается без справедливой оценки и должной награды.
Гортензий не сказал всего, что он думал:
"Мы посылаем тебя в края, близкие Фракии. Эта близость напомнит тебе о твоих медах и о твоем родном крае. Может быть, ты испытаешь чувства, которые явятся опасным искушением для человека фракийского происхождения. Мы уверены, что ты выдержишь испытание. И после проверки заслужишь абсолютное доверие Рима и сможешь рассчитывать на еще более быстрое восхождение по служебной лестнице".
В последние мгновения прощания он чуть было не высказал этого вслух. Но сдержался — Спартак достаточно умен и прозорлив, он умеет читать мысли собеседника.
Спартак действительно понял по взгляду Гортензия, что тот кое о чем умолчал. Спартаку даже хотелось ответить Гортензию, что его опасения напрасны, но, как и римлянин, он предпочел промолчать, уверенный, что и тот прекрасно понимает Спартака.
Спартак надеялся, что в Элладе начнутся усиленные военные действия против понтийских гарнизонов и что он покажет римлянам, как надо воевать с Митридатом. Но Лукулл пока что предпринял только осаду эллинских городов. Там гарнизоны хорошо укрепились и надежно защищались — в этом им помогало и греческое население, которое предпочитало их присутствие римскому. Лукулл мог, конечно, уничтожить противника, но для этого надо было пролить много крови. И он медлил, пока положение не изменится так, что можно будет прибегнуть к помощи греческого населения. Он ждал, что у противника скоро кончатся запасы продовольствия, и его солдаты неизбежно начнут грабежи. Тогда греки переменят свои чувства к пришельцам, и из их союзников превратятся во врагов.