Почему меды напали именно на авангард, в котором шел легион Спартака? Обычно при переходе через опасные участки нападению подвергается арьергард. Внимание командиров всегда сосредоточено на главных силах, кроме того, арьергарду труднее прийти на помощь, и риск нападающих здесь не так уж велик. Но тут же приходило возражение: фракийцы неординарные, не похожие ни на кого воины. Для них оказываются выгодными положения, казалось бы, совершенно не выгодные для атакующих. Их действия часто опровергают общеизвестные правила боевой тактики, если оценивать их с точки зрения логики. Они вообще не уважают законов войны. Сам Спартак говорил, что от них можно ожидать все что угодно. Да, это враг, действий которого ни разумом, ни опытом постичь невозможно. Из трех совершенных атак самой яростной была первая, закончившаяся исчезновением Спартака. Следовательно, ее затевали ради Спартака. Потом они слишком быстро исчезли — не для того ли, чтобы облегчить его бегство? Впрочем, быстро нападать и тут же исчезать, наткнувшись на опор, — это обычная их тактика, уже знакомая римлянам. Они, естественно, разбежались, когда на помощь авангарду подоспели идущие сзади когорты. Но разбежались не потому, что отказались от боя, а чтобы, подкараулив противника, снова напасть на него в другом месте. И еще дважды так делали — и оба раза из засады, и оба раза стремительно. Это и есть их военный метод. И все же, почему Спартак исчез при первом нападении, а не при втором или третьем?
Гортензий в конце концов дошел до предположения, что исчезновение Спартака не случайно. Оставалось установить одно и двух — плен это или бегство? В пользу бегства он не мог найти ни одного разумного довода. Если Спартак предварительно был морально готов к предательству, он мог совершить его в первом же сражении с Митридатом, при том без всякого риска для себя, потому что он служил у него в армии и расстался с ним по-хорошему. Но когда перед сражением все согласились с тем, что гибель неизбежна, и даже примирились с этим, он, а не кто-нибудь другой, предложил план, который привел к разгрому вчетверо более сильного противника.
И зачем ему сейчас возвращаться во Фракию? Он слишком уж крепко связан с Римом. Разве не собирался он жениться на римлянке и войти в патрицианскую среду? Перед ним открывалась перспектива стать претором в Иберии. Он отлично понимал, что Сулла наградит его этим назначением за спасение двух римских армий.
А какие возможности для преуспевания даст ему Фракия, даже если бы его избрали вождем всех племен? Он достаточно умен, чтобы понять, познав величие и могущество Рима, что Фракия не устоит перед его натиском.
Может быть, Спартак рассчитывал на союз с Митридатом? Но тогда он позволил бы ему победить. Да и Митридата он покинул в свое время потому, что ему не нравились порядки в понтийской армии.
Может быть, он вообразил, что сумеет объединить все фракийские племена? Но он же понимает, что этого и за десять лет не сделать, а Рим столько времени ждать не будет.
Что же заставило его перебежать к своим? И насколько они ему "свои" после того, как он привык к Риму? Ему нравился Рим, и в этом не было притворства.
В пользу предположения о дезертирстве говорило только одно: в характере Спартака было нечто авантюристическое. Действительно, его смелость, его стратегические замыслы, его действия всегда были на грани авантюризма, хотя и приводили к успеху. Но бегство к фракийцам! Какие выгоды может сулить оно Спартаку?!
"Да, загадал ты нам загадку, друг Спартак", — закончил свои размышления Деций Гортензий, так и не придя ни к какому выводу.
В ту же ночь, в горной пастушеской хижине Спартаку тоже не давали покоя горестные мысли:
"Они думали, что, освобождая меня, делают мне добро и не ведали, что тем самым причиняют величайший вред и мне и себе... Я уже никогда не стану самостоятельным полководцем, освободителем угнетенных народов...
Не будет сильной, независимой Иберии... Союза с Митридатом... Избавления всех фракийцев от гнета... Объединения племен... Как было бы хорошо дружно хлынуть на Италийский полуостров... Чтобы Рим щедро заплатил всем нам за причиненное зло! И чтобы люди жили как братья!..
Все пропало! Как могут боги быть столь безмилостны и несправедливы!"
Потом он стал вспоминать как все это произошло. И понял, что меды тоже думали о его и о своем благе, рисковали жизнями, чтобы спасти его.
"О чем же я в тот момент думал? Мог ли я сообразить что делать, когда услышал их боевые крики, восклицания, яростный и восторженный рев, от которого я потерял голову и забыл обо всех своих планах... и чувствовал только одно — радость, что я среди своих. Было ли у меня время что-нибудь решать? Мог ли я объяснить им: "Не похищайте меня, я буду полезен вам как римский претор в Иберии. Я буду нужен не только вам, но и другим народам. Я должен отплатить Риму за страдания всех покоренных, всех уведенных в рабство, всех замученных..."