Представляя себе жертвы, которые нужно будет принести на алтарь богини победы, он размышлял:
"Я повел их за собой. Но имел ли я на это право? Меня воодушевил на борьбу гнев, накопившийся за годы цирковых побоищ, в которых на потеху Риму лилась наша кровь. И я вовлек такое множество людей в кровопролитие, которое неизвестно сколько времени продлится! Но только ли мой гнев руководит мной? Разве это и не их гнев? Рим заслуживает мщения за все несчастья, которые он принес покоренным народам. Стоит ли это мщение гибели тысяч людей, идущих за мной? Но разве я мщу за одного себя? Разве то, что я хочу совершить, — это не для них? Рим должен им гораздо больше, чем мне. Каждый из нас отдаст победе все, что может, и получит от нее столько же удовлетворения. Все мы принесем свои жертвы, и в том, что совершится, будет заслуга каждого из нас. Все мы завоюем славу. Или погибнем. Но отвечать за эту гибель должен я один. Потому что я больше всех остальных знаю, насколько могуч Рим.
В борьбе за свободу они должны пройти лишь испытания. А на мне лежит еще и ответственность за их жизни. От нее никто меня не освободит. Я вывел их из рабского прозябания, и я же поведу их к спасению или гибели. Но победим мы или погибнем, мы навеки завоюем славу, ибо подняли оружие против Рима — покорителя, угнетателя, мучителя народов. Потому что мы, рабы, захотели стать свободными, захотели стать людьми.
У Рима огромные резервы — и в самом городе и на всем Италийском полуострове. Каждый гражданин, способный держать меч и щит, может, когда это потребуется, стать воином. Многочисленные армии империи, разбросанные по всем владениям Рима, могут быть возвращены сюда и собраны в одно целое против нас. Нам останется лишь пасть в сражении всем до единого, но мы встретим смерть лицом к лицу с врагом, нас поразят в грудь, а не в спину.
В сражениях, которые нам предстоят, у Рима много преимуществ перед нами. Но у нас есть то, чего нет у Рима — сознание своей правоты против его силы, правоты, которая может в конце концов победить силу. Против его превосходства в числе легионов и их вооружении, у нас есть превосходство цели — мы боремся за жизнь, достойную человека. Если мы победим, это будет не только для нашего блага, но и на благо всех народов, страдающих сейчас под римским гнетом. Мы убеждены, что наша цель велика, и что если ее не достигнем мы, то достигнут другие — те из потомков, кого наш подвиг вдохновит на борьбу против тирании. А наш пример останется навеки в истории. И найдутся те, кто ему последует, придет их время, их черед, их слава.
Зачем я поднял это восстание?! Чтобы победить Рим? Или чтобы только показать рабам, что они могут быть свободными и сильными, если захотят?!"
После нескольких побед над римскими легионами Спартак решил вывести свою армию за пределы Италийского полуострова, за Альпы, чтобы оттуда его бойцы могли вернуться в свои родные края. Но тогда жители италийских провинций спросили: "А на кого ты, Спартак, покидаешь нас? Мы ведь пошли за тобой, потому что поверили тебе".
И рабы, которые родились здесь, на Италийском полуострове, и не имели другой родины, повторили то же самое.
И дезертиры — тоже.
Победы Спартака потрясли Рим.
Властители мира, которые привыкли к тому, что перед ними все трепещут, почувствовали, что и им есть чего бояться. Когда прошел слух, что Спартак направляется в Рим, даже гордые патриции испытали чувство страха, и тогда они поняли, что и римлянам свойственно то, что считалось позорным достоянием лишь рабов и угнетенных.
Когда Спартак узнавал о том, что его бойцы предавались грабежам в завоеванных ими городах, он испытывал огорчение и сомнения в том, можно ли изменить человеческую природу? Придет ли то время, когда бывший раб не захочет превращаться в насильника, если некому будет его остановить, в угнетателя, как только приобретет власть, в чревоугодника, если ему выпадет стать хозяином. Но в конце концов его сомнения отступили перед чувствами, которые роднили его с галлом Криксом, германцем Эномаем, с другими его лучшими соратниками и бойцами. В такие минуты он убеждал себя, что его опасения напрасны, хотя случаи насилия настойчиво говорили ему об обратном. Но он считал их единичными примерами, которые не должны подрывать веру в человека.
Вместе с победами, однако, росли самонадеянность и непослушание у ближайших помощников Спартака. Он лучше, чем они, представлял себе могущество и возможности Рима, и думал, что еще не время начинать прямое наступление на твердыню империи. Но они становились все нетерпеливее и настойчивее.
Раньше других отделился от Спартака Эномай со своими германцами. И вскоре его армия угодила в римский капкан. Германские легионы были разбиты, а сам Эномай — распят на кресте.