Он увидел, как Елена улыбнулась ему и спросил:
— Ты думаешь, я говорю тебе неправду?
— Нет-нет. Только я полна восхищения такими знаниями. Помню моменты в своей жизни, когда я слышала, как что-то было сделано. Я не думаю, что кто-то знал, как что-то сделано.
— Мое дело знать, — равнодушно ответил Красс. — Я очень богатый человек. Я не стыжусь этого, как и многие люди. Многие люди, дорогая, смотрят на меня свысока, потому что я посвятил себя зарабатыванию денег. Это меня не трогает. Мне нравится становиться богаче. Но, в отличие от моих коллег, я не рассматриваю плантации как источник богатства, и когда они предоставили мне войну, они не дали мне покорять города, как Помпею. Они пожертвовали мне Рабскую Войну, которая действительно приносила небольшую прибыль. Поэтому у меня есть свои маленькие секреты, и эта фабрика является одним из них. Каждая из этих серебряных туб квинтэссенции стоит в десять раз больше своего веса в чистом золоте. Раб ест вашу пищу и умирает. Но эти рабочие превращают самих себя в золото. А я даже не забочусь об их кормлении и жилье.
— Тем не менее, — предположил Гай, — они могли бы поступить, как поступил Спартак…
— Восстание рабочих? — Красс улыбнулся и покачал головой. — Нет, этого никогда не может быть. Понимаете, они не рабы. Это свободные люди. Они могут прийти и уйти, пожалуйста. Почему они должны восстать? Красс окинул взглядом огромный сарай. — Нет. На самом деле, за всю Рабскую Войну, мы никогда не гасили наши печи. Между этими людьми и рабами нет никакой связи.
Но когда они покинули это место, Гай был полон беспокойства. Эти странные, тихие, бородатые люди, такие быстрые и умелые преисполнили его страхом и опасением. И он не знал почему.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Касающаяся поездки Цицерона и Гракха обратно в Рим, о чем они говорили по дороге, а затем о мечте Спартака и о том, как о ней рассказали Гракху
I
Как раз, когда Гай, Красс и две девушки двинулись на юг по Аппиевой дороге до Капуи, также Цицерон и Гракх, немного раньше, пробирались на север в Рим. Вилла Салария находилась на расстоянии короткого дневного перехода от города, и позднее будет считаться не более чем пригородом. Поэтому Цицерон и Гракх двигались неспешно, их носилки шли бок о бок. Цицерон, склонный покровительствовать и бывший кем-то вроде сноба, волей-неволей уважал этого человека, который был такой силой в городе; и в самом деле, любому было трудно не отозваться на политическую грацию Гракха.
Когда мужчина посвящает свою жизнь борьбе ради общего блага и избегает их враждебности, он должен развивать определенные навыки социального общения, и Гракх редко встречал человека, которого не мог бы победить. Цицерон, однако, был не очень приятным; он был одним из тех умных молодых людей, которые никогда не позволяют принципам вмешиваться в успех. Пока Гракх был в равной степени оппортунистом, он отличался от Цицерона тем, что уважал принципы; они были просто неудобством, которого он сам избегал. Дело в том, что Цицерон, который любил мыслить себя как материалиста, отказывался признать любые аспекты приличия в любом человеке, и это делало его меньшим реалистом, чем Гракх. Это также позволило ему быть сейчас несколько шокированным, а затем при вкрадчивой зловредности толстого старика. Правда заключалась в том, что Гракх был не более злым, чем любой человек. Он просто несколько более решительно сражался с самообманом, считая его препятствием для своих собственных амбиций.
С другой стороны, он презирал Цицерона меньше, чем следовало бы. Цицерон в определенной степени озадачил его. Мир менялся; Гракх знал, что в его собственной жизни произошли большие перемены не только в Риме, но и во всем мире. Цицерон был предвестником этих перемен. Цицерон был первым из целого поколения умных и безжалостных молодых людей. Гракх был безжалостным, но, по крайней мере, одобрял печаль, чувство жалости, если никакие действия на основе жалости, не проникали в его собственную беспощадность. Но эти молодые люди умели не жалеть и не печалиться. У них, казалось, были неуязвимые доспехи. Здесь была какая-то социальная зависть, потому что Цицерон был чрезвычайно хорошо образованным и с хорошими связями; но был также элемент зависти к конкретной холодности. В какой-то степени Гракх завидовал Цицерону — сфере его силы, в чем сам он был слабым. И к этому возвращались и блуждали его мысли. — Ты спишь? — тихо спросил Цицерон. Он сам обнаружил, что покачивание носилок убаюкивает и навевает сон.
— Нет, просто размышляю.