— Весомые государственные вопросы? — вскользь спросил Цицерон, уверяя себя, что старый пират замышлял уничтожение какого-то невиновного сенатора.
— Ни о чем таком. О старой легенде, по сути. Старая история, немного глупая, как и все старые истории.
— Не мог бы ты рассказать ее мне?
— Я уверен, что она бы тебя утомила.
— Только пейзаж навевает скуку на путешественника.
— Во всяком случае, это моральная история, и ничто не является более утомительным, чем моральные сказки. Ты полагаешь, что в нашей сегодняшней жизни есть место моральным рассказам, Цицерон?
— Они хороши для маленьких детей. Мой собственный фаворит касается возможного дальнего родственника. Мать Гракхов.
— Нет родства.
— Тогда мне было шесть лет. В возрасте семи я спросил об этом.
— Ты не мог быть таким противным в семь, — улыбнулся Гракх.
— Я уверен, что был. То, что мне больше всего нравится в тебе, Гракх, — это то, что ты никогда не покупал себе родословную.
— Это была бережливость, а не добродетель.
— И история?
— Боюсь, ты слишком стар.
— Попробуй, — сказал Цицерон. — Я никогда не разочаровывался в твоих рассказах.
— Даже когда они бессмысленны?
— Они никогда не бессмысленны. Нужно только быть достаточно умным, чтобы увидеть суть.
— Тогда я расскажу свою историю, — рассмеялся Гракх. — Она касается матери, которая родила только одного сына. Он был высоким, стройным и красивым, и она любила его так, как может любить только мать.
— Я думаю, что моя собственная мать находила меня препятствием для своих сумасшедших амбиций.
— Скажем так, это было давно, когда добродетели были возможны. Мать любила своего сына. Солнце вставало и заходило для него. Затем он влюбился. Он отдал свое сердце женщине, которая была столь же красивой, сколь и злой. А так как она была чрезвычайно злой, можно считать само собой разумеющимся, что она была чрезвычайно красивой. Однако на сына она даже не взглянула, даже не кивнула, а не то что одарила добрым взглядом. Ничего.
— Я встречал таких женщин, — согласился Цицерон.
— Поэтому он сохнул по ней. Когда у него была возможность, он говорил ей, что он может сделать для нее, какие замки он построит, какие богатства он соберет. Это было несколько абстрактно, и она сказала, что она не заинтересована ни в чем таком. Вместо этого она попросила подарок, поднести который было полностью в его силах.
— Простой подарок? — спросил Цицерон.
Гракху нравилось рассказывать историю. Он рассмотрел вопрос, а затем кивнул. — Очень простой подарок. Она попросила молодого человека принести ей материнское сердце. И он это сделал. Он взял нож, погрузил его в грудь матери и затем вырвал сердце. И потом, пылающий от ужаса и волнения от совершенного, он побежал через лес туда, где жила эта злая, но красивая молодая женщина. И когда он бежал, споткнулся пальцем о корень и упал, и когда он упал, сердце выпало из его рук. Он подбежал забрать драгоценное сердце, которое купило бы ему женскую любовь, и когда он наклонился над ним, он услышал, как сердце говорит, — Сын мой, сын мой, не ушибся ли ты, когда упал? Гракх откинулся в носилках, сложил кончики пальцев обеих рук вместе и рассматривал их.
— Итак? — спросил Цицерон.
— Это все. Я же говорил, что это моральная история, без всякой точки.
— Прощение? Это не Римская история. Мы, Римляне, не прощаем. Во всяком случае, это не мать Гракхов.
— Не прощение. Любовь.
— Ах!
— Ты не веришь в любовь?
— Превзойти все пределы? Ни в коем случае. И это не по Римски.
— Святые небеса, Цицерон, ты можешь каталогизировать каждую благословенную вещь на земле в категориях Римских или не — Римских?
— Большинство вещей, — ответил Цицерон самодовольно.
— И ты веришь в это?
— Собственно говоря, я не взаправду, — засмеялся Цицерон.
— У него нет юмора, — подумал Гракх. — Он смеется, потому что чувствует, что это надлежащий момент, чтобы смеяться. И он сказал вслух, — Я собирался посоветовать тебе отказаться от политики.
— Да?
— Тем не менее, я не думаю, что мой совет повлияет на вас, так или иначе.
— Но ты не думаешь, что я когда-нибудь буду успешным в политике, не так ли?
— Нет, я бы этого не сказал. Ты когда-нибудь думал о политике — что это?
— Очень много, я полагаю. Нет ни одного очень чистого политика.
— Как о чистой или грязной, как о чем-либо еще. Я всю жизнь проводил политику, — сказал Гракх, подумав. — Он не любит меня, я ударил его, он ударил меня. Почему мне так трудно согласиться с тем, что меня кто-то не любит?