Судя по тому, как внезапно загорелись огнем его глаза, дрожали руки, судорога пробегала по лицу и вздулась жила, перерезавшая лоб, в душе Катилины, по-видимому, происходила борьба различных чувств, и какие-то мрачные мысли теснились в его мозгу. Человек прямой и открытый по натуре, он оставался таким и в минуты проявления своей жестокости. Он не хотел, да и не мог скрыть бушевавшую в его груди бурю противоречивых страстей, и она, как в зеркале, отражалась на его энергичном лице.
— О чем ты думаешь, Катилина? Ты чем-то огорчен? — спросил его Требоний, услышав вырвавшийся у него глухой стон.
— Старое вспомнил, — ответил Катилина, не отводя взора от стола и нервно вертя в руках вилку. — Мне вспомнилось, что в том же году, когда была запечатана амфора этого фалернского, предательски был убит в портике своего дома трибун Ливий Друз и другой трибун Луций Апулей Сатурнин,[101] а за несколько лет до того были зверски убиты Тиберий и Гай Гракхи[102] — два человека самой светлой души, которые когда-либо украшали нашу родину! И все они погибли за одно и то же дело — за дело неимущих и угнетенных; и всех их погубили одни и те же тиранические руки — руки подлых оптиматов.[103]
И, минуту подумав, он воскликнул:
— Возможно ли, чтобы в заветах великих богов было начертано, что угнетенные никогда не будут знать покоя, что неимущие всегда будут лишены хлеба, что земля всегда должна быть разделена на два лагеря — волков и ягнят, пожирающих и пожираемых?
— Нет! Клянусь всеми богами Олимпа! — вскричал Спартак громоподобным голосом и стукнул большим своим кулаком по столу; лицо его приняло выражение глубокой ненависти и гнева.
Катилина вздрогнул и устремил свои глаза на Спартака. Тот заговорил более спокойно, могучим усилием воли подавив свое волнение.
— Нет, великие боги не могли допустить в своих заветах такую несправедливость!
Снова наступило молчание, которое прервал Катилина. В его голосе звучали печаль и сострадание:
— Бедный Друз… Я знал его… Он был еще так молод… благородный и сильный духом человек. Природа щедро наделила его дарованьями, а он пал жертвой измены и насилия.
— И я его помню, — сказал Требоний. — Помню, как он произносил речь в комиции, когда вновь предлагал утвердить аграрные законы. Выступая против патрициев, он сказал: «При вашей жадности вы скоро оставите народу только грязь и воздух».
— Злейшим его врагом был консул Луций Марций Филипп, — заметил Катилина, — однажды народ восстал против него, и Филипп, несомненно, был бы убит, если бы Друз не спас его, уведя в тюрьму.
— Он немножко запоздал: у Филиппа все лицо было в синяках, а из носа текла кровь.
— Рассказывали, — продолжал Катилина, — что Друз, увидев окровавленного Филиппа, воскликнул: «Это вовсе не кровь, а подливка к дроздам», намекая этим на безобразные кутежи, которым каждую ночь предавался Филипп.
Пока происходила эта беседа, в передней комнате в соответствии с количеством поглощаемого пьяницами вина стоял невероятный шум и гам и все громче раздавались непристойные восклицания. Вдруг Катилина с его сотрапезниками услышали, как все хором закричали:
— Родопея, Родопея!
При этом имени Спартак вздрогнул. Оно напомнило ему родную Фракию, ее горы, отчий дом, семью! Сладостные и вместе с тем горькие воспоминания.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать, прекрасная Родопея, — закричало человек двадцать бездельников сразу.
— Попотчуем красавицу вином за то, что она пожаловала к нам, — сказал могильщик, и все присутствующие окружили девушку.
Родопея была молода, не больше двадцати двух лет, и действительно хороша собой: высокая, стройная, беленькая, черты лица правильные, длинные белокурые волосы, голубые живые и выразительные глаза. Ярко-голубая туника с серебряной каймой, серебряные запястья, голубая шерстяная повязка явно свидетельствовали о том, что она не римлянка, а рабыня и ведет жизнь блудницы, возможно против своей воли.
Судя по сердечному и довольно почтительному отношению к ней дерзких и бесстыдных посетителей таверны Венеры Либитины, можно было понять, что девушка она хорошая, очень тяготится жизнью, на которую обречена, несчастлива, несмотря на показную веселость, и сумела заслужить бескорыстное расположение этих грубых людей.
Нежное личико, скромное поведение, доброта и учтивость Родопеи покорили всех. Однажды она попала в кабачок Лутации вся в крови и слезах от побоев хозяина, сводника по профессии; её мучила жажда, ей дали глоток вина, чтобы немного подкрепиться. Это случилось за два месяца до начала событий, о которых мы повествуем. С тех пор через два-три дня, когда позволяло время, Родопея забегала на четверть часика в таверну. Здесь она чувствовала себя свободной и испытывала блаженство, вырвавшись хоть на несколько минут из того ада, в котором ей приходилось жить.
Родопея остановилась у столика Лутации, ей поднесли чашу албанского вина, и она стала прихлебывать из нее маленькими глоточками. Шум, вызванный ее приходом, стих. Вдруг из угла комнаты опять донесся гул голосов.
Могильщик Лувений, его товарищ по имени Арезий и нищий Веллений, разгоряченные обильными возлияниями, начали громко судачить о Катилине, хотя все знали, что он сидит в соседней комнате. Пьяницы всячески поносили Катилину и всех патрициев вообще, хотя сотрапезники призывали их к осторожности.
— Ну нет, нет! — кричал могильщик Арезий, такой широкоплечий и высокий малый, что мог бы поспорить с атлетом Гаем Тауривием. — Нет, нет, клянусь Геркулесом и Каком! Эти проклятые пиявки живут нашей кровью и слезами. Нельзя пускать их сюда. Пусть они не оскверняют места наших собраний своим гнусным присутствием!
— Да уж, хорош этот богач Катилина, погрязший в кутежах и пороках, этот лютый палач, приспешник Суллы![104] Явился сюда в своей роскошной латиклаве только затем, чтобы поиздеваться над нашей нищетой. А кто виноват в нашей нищете? Он сам и его присные, его друзья патриции.
Так злобно кричал Лувений, стараясь вырваться из рук удерживавшего его атлета, чтобы ринуться в соседнюю комнату и затеять там драку.
— Да замолчи ты, проклятый пьянчужка! Зачем его оскорблять? Ведь он тебя не трогает? Не видишь разве — с ним целый десяток гладиаторов; они раздерут в клочья твою старую шкуру!
— Плевать мне на гладиаторов! Плевать на гладиаторов! — в свою очередь, вторя могильщику, орал, как бесноватый, дерзкий Эмилий Варин. — Вы свободные граждане и тем не менее, клянусь всемогущими молниями Юпитера, боитесь этих презренных рабов, рожденных лишь для того, чтобы убивать друг друга ради нашего удовольствия!.. Клянусь божественной красотой Венеры Афродиты, мы должны дать урок этому негодяю в роскошной тоге, в котором соединились все пороки патрициев и самой подлой черни, надо навсегда отбить у него охоту любоваться горем несчастных плебеев!
— Убирайся на Палатин![105] — кричал Веллений.
— Хоть в Стикс, только вон отсюда! — добавил Арезий.
— Пусть эти проклятые оптиматы оставят нас, нищих, в покое и не лезут к нам — ни в Целий, ни в Эсквилин, ни в Субуру, пусть убираются отсюда на Форум, в Капитолий, на Палатин и погрязнут в своих бесстыдных пирах и оргиях.
— Долой патрициев! Долой оптиматов! Долой Катилину! — кричали одновременно восемь — десять голосов.
Услышав этот шум, Катилина грозно нахмурил брови и вскочил с места; глаза его загорелись дикой злобой. Оттолкнув Требония и гладиатора, которые пытались удержать его, заверяя, что они сами расправятся с подлым сбродом, он бросился вперед и стал в дверях, мощный, свирепый, скрестив на груди руки и высоко подняв голову. Гневно оглядев присутствующих, он крикнул громким голосом:
— О чем вы тут расквакались, безмозглые лягушки? Зачем пачкаете своим грязным рабским языком достойное уважения имя Катилины? Чего вам нужно от меня, презренные черви?
Грозный звук его голоса на минуту как будто устрашил буянов, но вскоре снова раздался возглас:
101
Луций Апулей Сатурнин — народный трибун в 103 и 100 гг. до н. э., сторонник Мария, энергичный руководитель народной партии, автор законопроектов о наделении ветеранов Мария землей, о снижении цен на хлеб и др. Оптиматы оказывали ожесточенное сопротивление этим мерам. Сатурнин был убит в помещении сената.
102
Гракхи. — В 134 г. до н. э. Тиберий Гракх был избран народным трибуном и внес в народное собрание законопроект, в котором предлагал разбить на участки излишки государственной земли и раздать их беднейшим гражданам на правах наследственной и неотчуждаемой аренды. Крупные землевладельцы выступили в сенате против законопроекта. Тиберий провел этот законопроект революционным путем через голову сената. Оптиматы оказали яростное сопротивление проведению закона в жизнь. Тиберий Гракх был убит. Дело Тиберия продолжал его брат Гай Гракх, который в 124 г. до н. э. был выбран народным трибуном. Он предложил ряд реформ, имевших целью организовать силы демократии для борьбы с сенатской партией, внес законопроект о предоставлении прав гражданства неполноправным италикам («союзникам» и некоторым другим). Это вызвало упорное сопротивление сената. Сенат и крупные собственники выставили против него народного трибуна Марка Ливия Друза Старшего, сумевшего ловкими маневрами внести раскол в народные массы, среди которых Гай Гракх пользовался большой популярностью. Исчерпав все средства мирной борьбы, Гай и его приверженцы с оружием в руках заняли Авентинский холм, но римское крестьянство отошло от движения, а италики не сумели поддержать его. Консул Луций Опимий штурмовал Авентин, Гай Гракх и три тысячи его сторонников были убиты (121 г. до н. э.).
103
Оптиматы — аристократическая верхушка, состоявшая из служилой знати, крупных рабовладельцев, преимущественно владевших землями в пределах самой Италии. В политическом отношении оптиматы представляли собой консервативную группировку, опиравшуюся на сенат. Вождем оптиматов был Луций Корнелий Сулла.
105
Палатин. — Палатинский холм был выбран, по преданию, самим Ромулом для основания Рима. Занимая центральное положение благодаря близости к Форуму, где была сосредоточена вся торговля и общественная жизнь, Палатин сделался излюбленным местом жительства богатых и знатных граждан.