Валерия не возражала против покупки новой рабыни, если та подойдет ей. Она пожелала ее увидеть, поговорила с ней и, так как Мирца ей понравилась, тут же купила ее за сорок пять тысяч сестерциев. Вместе с другими своими рабынями она увезла ее в дом Суллы, женой которого она стала пятнадцатого декабря прошлого года.
Хотя это и не совпадало с планами Спартака, мечтавшего о том, чтобы сестра его стала свободной, все же в ее положении это оказалось лучшим выходом: по крайней мере, она была избавлена — и, возможно, навсегда — от позора и бесчестия.
Почти перестав беспокоиться о судьбе Мирцы, Спартак занялся другими серьезными и, по-видимому, требующими тайны делами, судя по частым его беседам с Катилиной и ежедневным продолжительным свиданиям с ним. Фракиец, кроме того, усердно посещал все школы гладиаторов, а когда в Риме происходили состязания, то он бывал во всех кабачках и тавернах Субуры и Эсквилина, где постоянно искал встреч с гладиаторами и рабами.
О чем же он мечтал, за какое дело взялся, что он замыслил?
Об этом читатель вскоре узнает.
Итак, стоя на верхней галерее базилики Эмилия, Спартак был погружен в глубокое раздумье; он не слышал ничего, что говорилось вокруг, и ни разу не повернул головы в ту сторону, где громко болтали между собой Гай Тауривий, Эмилий Варин и Апулей Тудертин, не слышал их крикливых голосов и грубых острот.
— Очень хорошо, отлично, — говорил Гай Тауривий, продолжая разговор с товарищами. — Ах, этот милейший Сулла!.. Он решил, что можно разрушить памятники славы Мария? Ах! Ах! Счастливый диктатор думал, что достаточно свалить статую, воздвигнутую в честь Мария на Пинцийском холме, и арку в Капитолии, воздвигнутую в честь победы над тевтонами и кимврами, — и память о Марии исчезнет! Да, да, он считал, что этого достаточно, чтобы стереть всякий след, всякое воспоминание о бессмертных подвигах уроженца Арпина, несчастный безумец!.. Из-за его свирепости и страшного могущества в наших городах, пожалуй, не осталось бы жителей и вся Италия превратилась бы в груду развалин. Но, как бы то ни было, Югурту победил не он, а Марий! И не кто иной, как Марий, одержал победу при Аквах Секстиевых и Верцеллах!
— Бедный глупец! — визгливо кричал Эмилий Варин. — А вот консул Лепид украшает базилику чудесными щитами, на которых увековечены победы Мария над кимврами!
— Я и говорил, что этот Лепид будет бельмом на глазу у счастливого диктатора!
— Брось ты!.. Лепид — ничтожество! — сказал тоном глубочайшего презрения клиент Красса, толстенький человечек с брюшком. — Какую неприятность может он доставить Сулле? Не больше, чем мошка слону!
— Да ты не знаешь разве, что Лепид не только консул, но еще и очень богат, богаче твоего патрона Марка Красса?
— Что он богат, это я знаю; но что он богаче Красса, этому я не верю.
— А портики в доме Лепида ты видел? Самые красивые, самые великолепные портики не только на Палатине, но и во всем Риме!
— Ну и что ж из того, что у него дом самый красивый в Риме?
— Да ведь это единственный дом, в котором портики построены из нумидийского мрамора!
— Ну и что ж? Этим, что ли, он устрашит Суллу?
— Это доказывает, что он могуществен; он силен тем, что народ любит его.
— Его любят плебеи. А разве они мало упрекают его за бессмысленную роскошь и безудержное мотовство?
— Не плебеи, а завистливые патриции, которым не под силу с ним тягаться.
— Запомните мои слова, — прервал их Варин, — в этом году случится что-нибудь необыкновенное.
— Почему же?
— Потому, что в Аримине произошло чудо.
— А что там случилось?
— На вилле Валерия петух заговорил человеческим голосом.
— Ну, если это правда, то действительно такое диво предвещает удивительные события!
— Если это правда? Да в Риме все только об этом и говорят. Рассказывали об этом чуде сам Валерий и его семья, вернувшаяся из Аримина, да и слуги их тоже подтверждают это.
— Действительно, необыкновенное чудо, — бормотал Апулей Тудертин; человек религиозный, полный предрассудков, он был глубоко потрясен и искал тайный смысл в явлении, которое, как он твердо верил, представляло собою предупреждение богов.
— Коллегия авгуров уже собиралась для разгадки тайны, скрытой в таком странном явлении, — произнес своим скрипучим голосом Эмилий Варин, а затем, подмигнув атлету, добавил: — Я хоть и не авгур, а мне все ясно.
— О! — воскликнул с удивлением Апулей.
— Чему тут удивляться?
— О-о! — на этот раз насмешливо воскликнул клиент Марка Красса. — А ну-ка, объясни нам, разве ты лучше, чем авгуры, понимаешь скрытый смысл этого чуда?
— Это предупреждение богини Весты, оскорбленной поведением одной из своих весталок.
— Ах, ах!.. Теперь я понял! А ведь правда… недурно придумано… иначе и быть не может! — смеясь, сказал Гай Тауривий.
— Ваше счастье, что вы понимаете друг друга с полуслова, а я, признаюсь, недогадлив и ничего не понял.
— Что ты притворяешься? Как это ты не понимаешь?
— Нет, право, клянусь двенадцатью богами Согласия, не понимаю…
— Да ведь Варин намекает на преступную связь одной из дев-весталок, Лицинии, с твоим патроном!
— Злостная клевета! — возмущенно воскликнул верный клиент. — Какая наглая ложь! Этого не только вымолвить, но и подумать нельзя!
— И я говорю то же самое, — сказал Варин с насмешливой улыбкой и издевательским тоном.
— Так-то оно так, а вот поди наберись храбрости и внуши это добрым квиритам! Они все в один голос настойчиво твердят об этом и осуждают святотатственную любовь твоего патрона к прекрасной весталке.
— А я повторяю: это сплетни!
— Я понимаю, милейший Апулей Тудертин, что ты должен так говорить. Это очень хорошо и вполне понятно. Но нас-то не надуешь, нет, клянусь жезлом Меркурия! Любви не скроешь. И если бы Красс не любил Лицинию, он не сидел бы рядом с ней на всех собраниях, не выказывал бы особой заботливости о ней, не смотрел бы на нее так нежно и… Ну, мы-то понимаем друг друга! Ты вот говоришь «нет», а мы говорим «да». В благодарность за все подачки Красса проси и моли Венеру Мурсийскую, — если только у тебя хватит духу, — чтобы он в один прекрасный день не попал в лапы цензора.
В эту минуту к Спартаку подошел человек среднего роста, но широкоплечий, с мощной грудью, сильными руками и ногами, с лицом, дышащим энергией, мужеством и решимостью, чернобородый, черноглазый и черноволосый. Он легонько ударил фракийца по плечу и этим вывел его из задумчивости.
— Ты так погружен в свои мысли, что никого и ничего не видишь.
— Крикс! — воскликнул Спартак и провел рукой по лбу, как будто желал отогнать осаждавшие его мысли. — Я тебя и не заметил!
— А ведь ты на меня смотрел, когда я прогуливался внизу вместе с нашим ланистой Акцианом.
— Будь он проклят! Ну как там, рассказывай скорей! — немного подумав, спросил Спартак.
— Я встретился с Арториксом, когда он вернулся из поездки.
— Он был в Капуе?
— Да.
— Виделся он с кем-нибудь?
— С одним германцем, неким Эномаем; его считают среди всех его товарищей самым сильным, как духом, так и телом.
— Хорошо, хорошо! — воскликнул Спартак; глаза его сверкали от радостного волнения. — Ну и что же?
— Эномай полон надежд и мечтает о том же, о чем и мы с тобою; он принял поэтому наш план, присягнул Арториксу и обещал распространять нашу святую и справедливую идею (прости меня, что я сказал «нашу», я должен был сказать «твою») среди наиболее смелых гладиаторов школы Лентула Батиата.
— Ах, если боги, обитающие на Олимпе, будут покровительствовать несчастным и угнетенным, я верю, что не так далек тот день, когда рабство исчезнет на земле! — тихо промолвил глубоко взволнованный Спартак.
— Но Арторикс сообщил мне, — добавил Крикс, — что Эномай, хотя и смелый человек, он слишком легковерен и неосторожен.
— Это плохо, очень плохо, клянусь Геркулесом!
— Я тоже так думаю.
Оба гладиатора некоторое время молчали. Первым заговорил Крикс, он спросил Спартака:
— А Катилина?
— Я все больше и больше убеждаюсь, — ответил фракиец, — что он никогда не примкнет к нам.