– Да ударит всемогущая молния Юпитера-громовержца в сенат и испепелит его!
– Только предупредите меня заблаговременно, чтобы я в этот час не приходил в сенат, – забормотал, выпучив глаза, с идиотским выражением лица пьяный Курион.
Неожиданное и глубокомысленное заявление пьяницы вызвало взрыв смеха, которым и закончились нудный перечень горестей и проклятия гостей Катилины.
В эту минуту раб, вошедший в триклиний, приблизился к хозяину дома и прошептал несколько слов ему на ухо.
– А, клянусь богами ада! – громко и радостно воскликнул Катилина. – Наконец-то! Веди его сюда, пусть с ним идет и его приятель.
Раб поклонился и собрался уже удалиться, но Катилина остановил его, сказав:
– Окажите им должное внимание. Омойте ноги, умастите благовониями, облачите в пиршественную одежду и украсьте головы венками.
Раб снова поклонился и вышел. А Катилина крикнул дворецкому:
– Эпафор, сейчас же распорядись, чтобы убрали со стола объедки и поставили две скамьи напротив консульского ложа: я ожидаю двух друзей. Вели очистить залу от мимов, музыкантов и рабов и позаботься, чтобы в зале для собеседований было все готово для долгого, веселого и приятного пира.
В то время как дворецкий Эпафор передавал полученные приказания и из триклиния удаляли мимов, музыкантов и рабов, пирующие пили пятидесятилетнее фалернское, пенившееся в серебряных чашах, с нетерпением и явным любопытством ожидая гостей, о которых было доложено. Слуга вскоре ввел их, они появились в белых пиршественных одеждах, с венками из роз на головах.
Это были Спартак и Крикс.
– Да покровительствуют боги этому дому и его благородным гостям! – сказал Спартак.
– Привет вам! – произнес Крикс.
– Честь и слава тебе и твоему другу, храбрейший Спартак, – ответил Катилина, поднявшись навстречу гладиаторам.
Он взял Спартака за руку и подвел к роскошному ложу, на котором до этого возлежал сам. Крикса он усадил на одну из скамей, стоявших напротив почетного ложа, и сам сел рядом с ним.
– Почему ты, Спартак, не пожелал провести этот вечер за моим столом и отужинать у меня вместе с такими благородными и достойными юношами? – обратился к нему Катилина, указывая на своих гостей.
– Не пожелал? Не мог, Катилина. Я ведь предупредил тебя… Надеюсь, твой привратник исполнил мое поручение?
– Да, я был предупрежден, что ты не можешь прийти ко мне на ужин.
– Но ты не знал причины, а сообщить ее тебе я не мог, не полагаясь на скромность привратника… Мне надо было побывать в одной таверне, где собираются гладиаторы, чтобы встретиться кое с кем. Я повидался с людьми, пользующимися влиянием среди этих обездоленных.
– Итак, – заметил Луций Бестия, и в тоне его прозвучала насмешка, – мы, гладиаторы, думаем о своем освобождении, говорим о своих правах и готовимся защищать их с мечом в руке!..
Лицо Спартака вспыхнуло, он стукнул кулаком по столу и, порывисто встав, воскликнул:
– Да, конечно, клянусь всеми молниями Юпитера!.. Пусть… – Оборвав свой возглас, он изменил тон, слова, движения и продолжал: – Пусть только будет на то воля великих богов и ваше согласие, могущественные, благородные патриции, тогда во имя свободы угнетенных мы возьмемся за оружие.
– Ну и голос у этого гладиатора! Ревет, как бык! – бормотал в дремоте Курион, склоняя лысую голову то к правому, то к левому плечу.
– Такая спесь к лицу разве что Луцию Корнелию Сулле Счастливому, диктатору, – добавил Гай Антоний.
Катилина, предвидя, к чему могут привести саркастические выпады патрициев, приказал рабу налить фалернского новоприбывшим и, поднявшись, сказал:
– Благородные римские патриции, вам, кого немилостивая судьба лишила тех благ, которые по величию душ ваших принадлежат вам, ибо вы должны были бы в изобилии пользоваться свободой, властью и богатством, вам, чьи добродетели и храбрость мне известны; вам, верные и честные друзья мои, я хочу представить отважного и доблестного человека – рудиария Спартака, который по своей физической силе и душевной стойкости достоин был родиться не фракийцем, а римским гражданином и патрицием. Сражаясь в рядах наших легионов, он выказал великое мужество, за которое заслужил гражданский венок и чин декана…
– Однако это не помешало ему дезертировать из нашей армии, как только представился удобный случай, – прервал его Луций Бестия.
– Ну и что же? – все больше воодушевляясь, воскликнул Катилина. – Неужели вы станете вменять ему в вину то, что он покинул нас, когда мы сражались против его родной страны, покинул для того, чтобы защищать свое отечество, своих родных, свои лары? Кто из вас, находясь в плену у Митридата и будучи зачислен в его войска, не счел бы своим долгом при первом же появлении римского орла покинуть ненавистные знамена варваров и вернуться под свои знамена, знамена своих сограждан?