Он завершил свое предисловие отрезвляющим замечанием, что энтропия (если использовать метафору современной науки) является неотъемлемой характеристикой жизненного цикла государств: большинство городов его времени некогда были большими и наоборот, великие города и государства его времени безусловно со временем утратят свое величие. Ибо, как он нравоучительно утверждает, «преуспевание человека никогда не пребывает долгое время в одном месте». Используя технику кольцевой структуры, он ожидает и предвкушает свое давно отложенное заключение в конце того, что мы полагаем Книгой 9[139]. Мы видим, как Кир — Кир II Великий, основатель Персидской империи, запустивший весь механизм обмана, потерь и выигрышей, оскорблений и возмездий, так замечательно запечатленных Геродотом, наставляет свой народ. Эти наставления, которые Геродот явно считал мудрыми, сводятся к следующему, совершенно греческому уроку: знайте свои ограничения и следуйте им. Применительно к персам Кира, это означало принятие решения оставаться на своей суровой земле, матери прекрасных солдат, которые станут править многими народами вместо того, чтобы быть их рабами.
Так им и следовало поступить, но на самом деле они отклонились с прискорбными последствиями, начиная со времени правления самого основателя империи Кира. Кир умер не в собственной постели в Пасаргадах, своей первоначальной столице, а далеко в Средней Азии, сражаясь с племенами массагетов Каспия. Его сын Камбиз завоевал для империи Египет, но сошел с ума и в результате то ли был убит, то ли покончил самоубийством. Даже Дарий, осторожный и хитрый «местный розничный торговец», перестроивший империю на примечательно прочной основе, потерпел военную неудачу сначала в Скифии, затем Греции, где его армия проиграла Марафонское сражение, и умер, не добившись возмездия, о необходимости которого ему якобы ежедневно напоминали. Что же касается его сына и преемника Ксеркса, то он кончил очень скверно, жертвой домашнего убийства в гареме в 465 году. Геродот будет знать об этом, но в своем отчете о событиях, последовавших за Греко-персидскими войнами, он предпочел не упоминать этого. Ему было достаточно дать детальный отчет о тотальной неудаче сверхамбициозной, высокомерной и фатально кощунственной попытки Ксеркса присоединить европейскую Грецию к владениям своей империи. Самое парадоксальное, однако, заключалось в том, что Греция, которую Ксеркс хотел завоевать, вовсе не была богатой, щедрой землей роскоши. Это была земля, где нищета стала повседневностью, земля, оптимальная для противоположности и рока персов — аскетичных спартанцев, истинных героев нашего повествования, но не вполне, надо признать, рассказа Геродота.
Итак, мы возвращаемся в своем круге (kuklos) к исходной точке, к историографии Фермопил и, прежде всего, историографии Геродота. Я уже затрагивал в основном технические вопросы, касающиеся надежности и достоверности Геродота. Здесь же я попытаюсь дать более широкую и, возможно, более неосторожную оценку его актуальности. Тяжела ответственность за попытку должным образом оценить мыслителя и писателя, который был одним из великих гениев-новаторов пятого века до Р.Х. Эта ответственность тем тяжелее, что Геродот был основателем истории — целой интеллектуальной дисциплины и практики, или искусства, к которому я тоже удостоен чести приложить руку.
Итак, я начну с парадокса в стиле Геродота. С одной стороны, сам Геродот был традиционно благочестив в нормальном и обычном древнегреческом смысле своего времени. Он верил в существование богов (или того, что он иногда называл «божественным» (to theion)) и в их способность активно и решительно воздействовать на мир людей, как и когда они считали нужным. Кроме того, он, видимо, верил в силу и истинность божественно вдохновенного и засвидетельствованного пророчества. Сегодня такого рода религиозные взгляды вполне могут считаться полностью совместимыми и совпадающими с тем, что обычно называют религиозным фундаментализмом — за исключением того, что, в отличие от богобоязненных евреев, мусульман и христиан, благочестивые древние греки не имели авторитетных священных текстов, на которые они могли бы ссылаться, не говоря уж о всеобъемлющих священных текстах (Библия, Коран), которыми могли бы руководствоваться. И, разумеется, они верили не в Единого Всемогущего Бога, а в многочисленных богов, потому что, по их мнению, «мир полон богов», как якобы утверждал первый в мире интеллектуал Фалес из Милета (около 600 г. до Р.Х.).
139
Это, собственно, позднейшее деление его труда, сделанное учеными мужами в библиотеке при Музее (Святилище муз) в постклассический период в Александрии Египетской, которые развлекались тем, что приписывали каждую «книгу» одной из девяти муз.