Поэтому, когда Игорь Алексеевич велел ему работать летом на производстве, Антон безропотно согласился. Он, конечно, тосковал по друзьям, походам на речку и ничегонеделанью, но тоска его не носила той пронзительности, что пронзает страх. Хотя она могла бы носить такую пронзительность, потому что Антон был влюблен в Олю, которая училась в 9 «а». Но Оля сказала, что будет заходить за ним после работы, и они будут гулять, и поэтому Антон не возникал. Естественно, занимаясь вынужденным делом, он занимался им хоть и старательно, но без внутреннего огонька. В тридцать лет сложно разжечь в себе огонек к вынужденному делу, а в четырнадцать и пытаться не стоит. Антон и не пытался. Он отбывал в цеху, как на каторге, грустно свесившись над буковками, которые, конечно, часто смотрели хвостиками не туда. Он пытался всё сделать правильно, но когда мыслями витаешь возле Камы, настроить глаз на зазеркалье не получается. Не сказать, чтобы хвостики Антоновых буковок смотрели не туда чаще, чем хвостики Игоря Алексеевича. Между ошибками сына и отца вполне можно было бы поставить знак равенства. Однако Игорь Алексеевич к этому знаку был не расположен. Антон же просто ждал Олю. Оля была голубоглазой и русоволосой, похожей на Аленушку с шоколадки. Антон иногда хотел назвать её Аленушкой, но не называл, потому что боялся, что она обидится.
Первую неделю сын работал под чутким руководством отца. Если измерить это время в подзатыльниках, тычках и матюках, то под чутким руководством отца сын проработал три подзатыльника, пять тычков и восемнадцать матюков. Не так много, чтобы это драматизировать, но довольно много, чтобы ждать Олю больше прежнего. То есть, работать еще хуже.
Через месяц разразилась буря. Был конец рабочего дня. Антон только доклеил буковки к последней — пятой опалубке, когда к нему подошел отец и пробежал глазами надписи. Неожиданно Игорь Алексеевич заорал: «В», блядь! «Г» не туда! «С» куда, Антоша? Ты че, сука, слепошарый совсем?!" Антон вжал голову в плечи. Эти опалубки, кровь из носу, нужно было залить с утра. Отец наступал. «Значит так! Вечеровать тут будешь, криворукий! Чтобы к утру всё исправил, понял?» А Антону нельзя было вечеровать. Он ждал Олю, чтобы поцеловать её второй раз, потому что первый получился каким-то не настоящим. Антон это отцу проблеял. А отец сказал — без проблем, работу закончи и иди куда хочешь. И ушел по делам. Вскоре в цех заглянула Оля. Антон ей всё объяснил и остался на работе. Алик и Саня, с которым он ладил и часто наблюдал, как они работают (когда отца не было рядом), немножко посидели с ним из сочувствия и тоже ушли.
В цеху стало непривычно тихо. В воздухе висела теплынь. Схватив мастерок, Антон отодрал неправильные буквы и залил в силиконовые формочки гипс, чтобы изготовить новые. Через пятнадцать минут гипс побелел и затвердел. Пока Антон с этим возился, он думал об Оле, и так он о ней думал, что у него в глазах защипало. А потом он стал думать, что не хочет тут работать, не хочет чинить машину, не хочет ходить на каратэ. Ему надо было выложить полное имя усопшего, которого звали Игорь, но вместо этого он выложил имя своего отца — Игорь Алексеевич Громов. Испугавшись собственной смелости, Антон смешал буковки, а потом разложил их опять. Полюбовался. Не знаю, о чем он в этот момент думал, зато знаю, что он делал дальше. Дальше он пошел в заливочную и проверил цемент, щебень и мраморную крошку. Зачем-то приподнял шлифовальный аппарат. Вернулся на склад. Выбрал опалубку — парус с березкой. Взял буковки. Выложил имя отца, дату его рождения и дату смерти (послезавтрашнее число). Приклеил. Унес в заливочную. Сыпанул в корыто цемента. Набросал лопатой щебня и крошки. Плеснул воды. Замешал. Залил наполовину. Утопил арматуру. Долил до краев. Сел. А потом встал и спокойно так, деловито, переделал неправильные надписи.
На следующий день отец снова говорил Антону что-то неприятное, но тот уже голову не вжимал, смотрел открыто, а внутри себя улыбался. Прошло двое суток. Алик и Саня вытряхнули стелу с Антоновыми письменами и унесли на шлифовку. На шлифовке надпись и всплыла. Алик позвал Антона. «Это как понимать, брат?» «Это я папе сюрприз приготовил. Помоги мне её к стенке поставить, у входа. Я хочу еще золотой краской буквы прописать». Алик цокнул языком и помог. Антон прописал. Саня наблюдал за этими художествами с открытым ртом. «Антоха, батя тебя этой же стелой и отпиздит. Давай её спрячем, пока не поздно?» Антон и сам уже забоялся своей смелости и почти согласился, но немного не успел. В цех зашел Игорь Алексеевич. Посмотрев на сына и мужиков, он проследил их взгляды и обмер. Потом приблизился. Присел на корточки. Поводил пальцами по буковкам. Булькнул горлом. С натугой, будто зная ответ, спросил: «Кто?» Алик и Саня отвели глаза. Антон ответил: «Я». И добавил всё то, чего он не хочет делать. И еще немного. Про шахматы и театральный кружок. И про Олю-Аленушку. Антон разошелся. Такое бывает. Страх — это ведь как большой шкаф, из которого, если его однажды открыть, что только не вывалится. У Антона всё и вывалилось. Со слезами, с соплями, через пень колоду, взахлеб. Когда он закончил, Алик и Саня уже благоразумно ушли на склад. Они думали вмешаться, только если отец совсем уж начнет убивать сына. А отец не начал. Он только лицо закрыл и встал так возле стелы. А Антон схватил кувалду и расколотил памятник в мелкую крошку.