– Я после университета выпускал газетку. Пока нам не обломали рога. Торговал лекарствами. Это был хороший бизнес, но весьма криминальный. А я человек смирный, я люблю дружить. Бороться и искать, найти и не сдаваться помните эту речевку? – это не мое. «Искать и найти» для меня антиподы «бороться и не сдаваться». Но сейчас это выглядит дурью… Хотелось бы найти и беречь без грубой силы.
«Боже! – подумала Марина. – А я ведь была уверена, что таких людей уже нет. Даже те, которые нынче проповедуют мир в душе, орут об этом, как в атаке. Говорят – благодать, покой, смирение, а в глазах – «убей его!».
– Давайте попьем с вами чаю, – сказала она. – У меня есть сушки с маком и кусочек сыра. Я плохая хозяйка.
Но чая не получилось. В дверь позвонили настойчиво, и резко явилась Лелька и сказала, как отрезала:
– Сказал, на минутку, и застрял. Мама уже налила суп. Идем быстро.
Марина осталась с чайником в руке. Она успела поймать его расстроенный глаз и слова, что он придет потом. Вечером.
Марине хотелось прибить Лельку. Она так ясно увидела, как та будет кружить вокруг Алексея, пока тот не стащит с нее трусики. «И никуда ты не денешься, если не имеешь грубой силы, дорогой товарищ Алексей», – думала Марина. Где-то вскользь мелькнула мысль, не поговорить ли с Варварой. Но как мелькнула, так и ушла. Не ее это дело – стеречь чужую невинность.
Вечером он не пришел, а пришел через три дня, и не вечером, а утром, когда она собиралась на работу.
– Замечательно, – сказал он. – Я вас провожу.
«Понятно, – подумала Марина. – Лелька в школе».
Она выбрала наземный, длинный маршрут. Длинный, непрерываемый разговор ни о чем. Слова какие-то другие, то есть те же самые, но с цветом, запахом. И не плоские, как на бумаге, а объемные, красивые, как купол там или дуга моста. Или как зеркальная витрина, множащая саму себя. У подъезда Алексей взял ее за руку и сказал, что так, конечно, не бывает на этом свете, и, значит, он уже на другом, но он не хочет расставаться с ней ни на секунду, что он заночует, если надо, на этих ступенях, но дождется ее с работы.
– Господь с вами! – ответила Марина. – У меня сегодня полусвободный день, я только что сдала книгу про кино, про то…
В небо стремительно подымался самолет, оставляя за собой след.
– Про что?
– Про след, который остается в искусстве навсегда, в отличие от следов, скажем, технологических. Но это так, приблизительно. Ведь технологический след – тоже немало. Это мне пришло в голову сейчас. Подождите меня в вестибюле. Там стоят кресла и есть газетный киоск. Многие авторы коротают в нем время, ожидая судьбы. Я вернусь через час.
Она боялась, что спустится, а его нет. Она торопилась, но он сидел и читал газету, как ему было велено. Марина придумала, что, купив по дороге еду, надо тихо вернуться домой и там замереть. Варвара еще на работе, Лелька в школе. Этот номер может пройти, если они не попадутся на глаза вездесущим бабулькам из их подъезда. Бабульки действительно о чем-то голосили на лавочке, а турман смертельно падал вниз.
– Заходим поодиночке, – сказала Марина. – Вы вперед, а я отвлеку от вас старух.
– Я не смел вам это предложить.
Он быстро вошел в подъезд, а Марина вскрикнула: «Боже ж ты мой! Каждый раз я думаю, что он разобьется!»
– Кто? – спросили старухи.
– Кто-кто! Голубь!
– Нашли, над чем печалиться. Птицу пожалели. Да их убивай не убивай – их все равно туча. Пожалели бы лучше пенсионеров.
– Я жалею, – сказала Марина, вынимая из сумки палочку-выручалочку – коробку «Шармели». – Угощайтесь, мне сегодня дали зарплату.
– И сколько? – спросили бабки. На этот вопрос полагалось соврать, чтоб не стали ненавидеть.
– Заплачу за квартиру, за проездной, куплю мыло, свечи, керосин – и с концами. – Это выражение ее бабушки, которая так определяла минимум достатка.
– А что, уже надо покупать свечи? – это другое поколение стариков с задержкой в развитии чувства юмора. Поэтому и вопрос в лоб.
– Это такая шутка, – ответила Марина. Старухи уже жевали зефир, разговор не требовал продолжения, и можно было уходить. А Сергей ждал ее у двери.
Они прошмыгнули, как озорничающие подростки.
Так получилось, но за дверью они кинулись друг к другу, как после долгой, уже не обещающей встречи разлуки.
Это был день счастья. И так естественно было сказать ему: «Останься навсегда», но она помнила о двери напротив. С этим надо было что-то делать.
Он ушел поздно. Марина слышала, как закудахтала, открыв дверь Варвара, и радостный визг Лельки.
Договорились, что он скажет, что нашел квартиру. Марина позвонила Нине Павловне и попросила принять знакомого всего на несколько дней. На что был расчет? Только на то, что у Лельки кончится течка, а Варваре по определению должно стать лучше: мужик с возу – кобыле легче.
Но жизнь не подчинялась фольклорной логике. На следующий день к Марине пришла Варвара. Каждый раз, встречая ее, Марина думала, что ей самой уже много лет. Тридцать девять – это вам не халам-балам. Расплывшаяся крашеная блондинка, живущая напротив, была ее ровесница. И это било Марину под дых. У Варвары, как и у Марины, не было мужа. Он бросил ее, когда Лельке было всего десять. Это был год дефолта, и мысль, как жить дальше, навсегда оставила на лице Варвары какой-то странный след обиженного удивления. Это удивление оборачивалось животным страхом, который выходил из Варвары криком. Все равно на кого. Но, конечно, больше всех доставалось Лельке. За все сразу, за отца-подлеца, за власть-суку, за людей-сволочей, за жизнь-паскуду. Смотри, дочь, и учись на опыте матери. Лелька орала в ответ. В стены стучали соседи.
Варвара приходила только по случаю перегоревшей лампочки («У вас случайно нет лишней?»), занятого спарщиками телефона («Можно от вас позвонить? Эти сволочи…») или неудачной покупки («Может, вам подойдет? Взяла, дура, не меряя»).
Сейчас у Варвары был странный затуманенный взор.
– Я к вам посоветоваться. Вы видели, у нас сейчас живет мужчина. Он дальний родственник. Видели его?
– Да, однажды… – каким-то не своим, искаженным ложью голосом ответила Марина.
– Он меня моложе на три года. Но кто сейчас на это обращает внимание? Я хотела бы его оставить. Он сказал, что будет снимать квартиру, я ему сказала: «Да живите на здоровье!», а потом чего-то забоялась… Ну, во-первых, он хоть и русский, но все-таки из Чечни… Как вы считаете, это не опасно?
Марина была в идиотском положении. Ей надо было сказать правду – не опасно. Одновременно ей надо было соврать – чтоб от Алексея отвязались.
– А как к этому относится Леля? – сказала она третье.
– Он вроде ей нравится.
«Она что, слепая? – думала Марина. – Или Лелька при матери не показывает ему трусики?» Одновременно ее охватил стыд от круговерти, которая идет вокруг мужчины, и в ней она тоже участница.
– Знаете, – сказал Варвара, будто уловив край ее мысли, – плохо без мужика. Вот он неделю живет, дух в доме другой. Лелька не базарит. А то мы, как две сучки…
«Почему как? – подумала Марина. – Именно то слово, но ты, мать, еще не все знаешь. Скажу…»
– Имейте в виду, что Леля в том возрасте, когда молодой мужчина может и ее заинтересовать.
– Ну, знаете, – почти закричала Варвара. – Уж ей я желалку зашью. Думаете, я ничего не вижу? Строит, зараза, глазки, но пока в доме я главная. Подумает о чем не том, выставлю как пить дать.
– Ну, и куда же вы ее выставите?
– Выставлю… Знаю куда… В общем, вы считаете, что не опасно, что из Чечни?
Ничего этого Марина не говорила. Но она поняла, что больше не будет у нее дня счастья. Она никогда не вступит в это состязание.
– Причем тут Чечня? – сказала она. – Он ведь русский. Просто надо у него спросить: ему подходят ваши условия? Ведь, я так поняла, он вам не как жилец нужен?
– А чего я перед вами буду ломаться? Конечно, не как жилец. Он одинокий, я одинокая… У него ведь жена была чеченка, его студентка. Ушла в горы… Сказала ему что-то не то…
«Странно, – думает Марина. – У нас с ним до таких подробностей дело не дошло. Мы, как два брошенных щенка, присосались к блюдечку с молоком радости. А сколько места в его сердце принадлежит той, что ушла в горы? Может, я ему – просто место привала… Мне это надо?» И все в ней колотилось – «надо», «надо», и все в ней кричало – «на фиг», «на фиг».