— Удалось прояснить цель приезда Державина в Москву?
— Весьма относительно.
— То есть только то, что соизволил сообщить Хиллман?
— Так точно.
— Хреновато, капитан, весьма хреновато. И, насколько я догадываюсь, тот круг лиц, с которыми Державин встречался за время пребывания в Москве, также не установлен?
Вопрос, на который, по мнению Стогова, мог быть только один ответ: «Никак нет, товарищ полковник. Да и к чему пену гнать, если в смерти американца нет никакого криминала? Как говорится на Руси, помер Максим, да и хер бы с ним. И без него проблем более чем по горло».
Однако полковник был почему-то совершенно иного мнения, нежели Стогов.
— Значит так, капитан. Пока суд да дело, то есть пока не будет официального заключения относительно смерти Державина, подготовь коротенькую справочку по его профессиональной деятельности. Я имею в виду работу Державина как эксперта по иконописи и русской живописи. А для этого, судя по всему, придется порыться в специализированных журналах и каталогах. Все понятно?
— Так точно.
— Свободен.
Покидая кабинет своего шефа, Стогов думал о том, что не зря, видимо, поговаривают в «конторе», что полковнику «Бусурину пора идти на заслуженный отдых, уступив место молодым коллегам, у которых еще не до конца заржавели шарики». Заставлять оперативников отдела копытить землю, основываясь на злобной писульке в эмигрантской газетенке… это уже ни в какие ворота не лезет.
Глава 4
Чтобы прижимистый Школьников, экономивший даже на закуске к халявному спирту, позвонил по мобильному телефону — должно было случиться нечто такое, что взволновало его самого, и когда Головко услышал знакомый, слегка дребезжащий голос, первое, что пришло ему на ум — накаркал.
И не ошибся.
— Слушай, Семен, — с места в галоп понес Яков Ильич, — будь моя воля, я бы никогда не позволил произвести тебя в старшие следоки.
— Чего так? — искренне удивился Головко.
— А то, что ты относишься к той самой категории людей, которые непременно найдут приключение на свою жопу.
— Не понял.
— А чего тут понимать? И сам жить не хочешь спокойно, и другим не даешь.
— Яков Ильич, не томи! — взмолился Головко. — Неужто зацепил что-то?
— Так я ж тебе и твержу, — хмыкнул явно опохмелённый и оттого не в меру разговорчивый Школьников, — сам не спишь и другим не даешь.
— Криминал?
— Как в воду глядел. Так что, с тебя бутылка.
— Ставлю две, только не томи.
Явно довольный произведенным эффектом, Яков Ильич икнул утробно.
— Ловлю на слове. Но учти, пью только «кристалловскую». — И уже более серьезно: — Так вот я относительно господина Державина пекусь и свои собственные денежки на этот разговор гроблю. Прав ты оказался, когда предположил, что ему помогли отойти в мир иной. Причем должен тебе заметить, что убийство это было тщательно продумано, и если бы господин Державин не оказался большим любителем зеленого чая, мы бы никогда не смогли установить истинную причину смерти, и ни один уважающий себя эксперт никогда бы не поставил свою подпись под заключением, которое можешь забрать в любое удобное для тебя время.
Убийство… Это слово по отношению к смерти Державина было произнесено впервые, и Головко уже не знал, хвалить себя или материть, что он заострил внимание Школьникова на «скоропостижной смерти» американца.
— Конкретней можешь?
— Можно и конкретней, — согласился с ним Школьников. — А если более четко и конкретно, то остановке сердца способствовало довольно сложное химическое соединение, попавшее через дыхательные пути.
— Проще говоря, отравление.
— Не совсем, но можно сказать и так. К тому же должен тебе сообщить, что хренотень эта, формула которой с трудом умещается в одну строчку, у нас в России практически не применяется. Кстати, очень быстро рассасывается в крови, и только тот факт, что господин Державин нахлебался на ночь глядя очень крепкого зеленого чая, который при взаимодействии с этим соединением тормозит его разложение, позволило установить истинную причину смерти.
— Выходит, убийство?
— Ну-у, это уже не мне решать, — хмыкнул Яков Ильич. — Может, господин эмигрант привез этот порошок из Америки, чтобы посчитаться здесь со своими прежними врагами, добрая половина из которых уже почивают на московских кладбищах, и совершенно случайно…
— Нанюхался его, просыпав коробочку, — подытожил Головко. — К великому сожалению, дорогой мой Ильич, такого не бывает. И вам ли это не знать.