— Исламисты готовят очередную резню, а наша полиция вместо того, чтобы нас защитить, предлагает нам бежать и прятаться? Нам — людям, живущим на своей земле? — Бойкая тётка завизжала у меня над ухом, и её клич моментально переполошил весь улей.
— Точно! Из-за приезжих мы боимся выпускать своих детей на улицу! Правительство держит нас за жертвенных баранов!
— Им всё сходит с рук! Мы не чувствуем себя гражданами своей страны! Пора самим вымести отсюда весь мусор, раз правительство не справляется!
Случилось ожидаемое: кличи недовольных достигли "левого" лагеря — обраточка последовала незамедлительно:
— Фашистам место в Нюрнберге!
— Из-за немытого деревенского быдла мы стагнируем в плане культурного развития! Сидите дома и вяжите носки, тупорылое старичьё!
— Недобитые нацисты! Смерть!
— Смерть приезжим!
— Бей нациков!
— Бей чёрных! И фемок! И пидоров!
— Фашизм не пройдёт!
— Леваков на фарш!
Я уже окончательно перестала что-либо замечать: непрекращающаяся предупредительная радиоатака со стороны силовиков не умолкала, тем временем обе толпы остановили своё движение, развернувшись друг к другу и зажав несколько рядов полицейских кордонов в плотные тиски. Война мегафонов заглушала любые предупреждения полиции. Обняв себя вместе с сумкой обеими руками, я болталась в центре всего этого ада, как самая тощая селёдка в самой плотно набитой бочке. Каждая моя попытка выскочить из толпы заканчивалась оттоптанными ногами и парой ругательств. Мне ничего не оставалось, кроме как просто ждать, когда уже они все наорутся вдоволь и продолжат свой путь… Но вместо этого случилось кое-что другое: из "левого" лагеря в "правый" полетели камни. Уж не знаю, где они набрали столько камней — притащили за пазухой или насобирали с газонов, но било картечью. Прикрыв голову сумкой, я зажмурилась и тихонько запищала. В шаге от меня какой-то малый с рунической татухой на мощном плече упал с рассечённой башкой. Тут же раздались выстрелы. Как я поняла, они исходили из нашего, "правого" лагеря. Я завертела головой, но стрелка не заметила: кто-то шмалял наугад, не высовываясь из толпы. Не знаю, достигли ли пули "левого" лагеря, но один из полицейских, что из последних сил сдерживали напор с обоих флангов, упал на землю с простреленным коленом. Тут же выстрелы раздались уже с другой стороны. Я уселась на корточки, всё ещё продолжая малодушно использовать сумочку в качестве шлема-щита. Отсюда, снизу, промеж множества чужих ног я видела, как попа́дали на землю несколько человек из первых рядов "левого" лагеря. Тут же, совсем рядом, опустилась старуха с голубыми волосами — пуля прошила её немощную грудину навылет. Я скукожилась вся и принялась прощаться с жизнью. Была уверена — если меня не подстрелят, то непременно затопчут, а если пощадят митингующие, то обещанные террористы добьют обязательно. Всё складывалось наилучшим образом: я должна была умереть молодой, красивой и в самом центре Парижа. Отец бы гордился… Я просидела так достаточно долго — колени затекли настолько, что больше меня не держали, а когда набралась смелости и встала, обнаружила, что проспект пришёл в движение: полиция отныне не сдерживала лагеря от нападения друг на друга — вместо этого своими жалкими уступающими силами служители закона вступали в бой с манифестантами точечно, отлавливая самых буйных. Елисейские Поля превратились в настоящее поле боя: два лагеря сошлись в битве, раненых их более удачливые товарищи оттаскивали к тротуарам, кое-где лежали убитые. Я побежала наугад — туда, где мне казалось безопаснее. Ключевое слово — "казалось".
Люди-картинки мелькали перед глазами, как страницы комиксов. Вот какой-то чёрный вцепился в патлы разукрашенной девке с нашивкой вермахта на рукаве, а вон другая девка, с розовыми волосами, отобрала у стариков плакат с портретом маршала Петэна и топтала его ногами, приговаривая: "Де Голль воевал не за вас, сраные уроды!". Я продолжала озираться, бредя наугад: лодочки оставались целы, но ноги — уже нет. Оттоптанные, гудящие, исцарапанные (чулок я не надела на свою беду — повелась на по-летнему погожий день), они едва меня несли. Силы были на исходе, а перспектива угодить под шальную пулю или горячую руку любого из резвящихся неподалёку молодчиков — слишком неиллюзорной. Я бы так и брела сомнамбулой, в полусне-полубреду, цепляясь за реальность остатками воли, если бы не очередная картинка из комикса: бледноликий громила средних лет с рыжей бородой и эмблемой "Национального объединения" Ле Пен на футболке замахивался древком отнятого у кого-то транспаранта на другого парня — почти такого же громилистого, но куда более загорелого. Целился не плашмя, а обломанным острым наконечником — прямо в лицо, как дорисовал мой намётанный на инженерских чертежах глаз. Парень, явно не ожидавший нападения, замер в растерянности, а громила заорал: "Смерть приезжим! Франция для французов!".
В детстве я хотела заниматься карате, но отец не разрешил — не женское это дело, кулаками махать. Мама, тогда ещё живая, втихаря отдала меня на вольную борьбу: среди всех секций единоборств в этой единственной у отца знакомых не было, и нам удавалось какое-то время держать мои занятия в тайне. Однако отцу всё же кто-то настучал, маме, как всегда, сильно досталось, а я распрощалась с единоборствами навсегда. Иногда по ночам мне снится проход в ноги. Будто я — это бык, мои руки — рога, а тело — машина для убийств. Согнувшись под прямым углом, я мчу на невидимого противника, видя лишь его ноги, туго затянутые в трико матадора. Поддев руками-рогами, отправляю человека на песок. Он падает на спину, хрустит его позвоночник, и я просыпаюсь. В тот погожий октябрьский день я пережила этот сон наяву. Взяв сумку в зубы, подтянула узкую юбку повыше, чтоб не мешала разбегаться, приняла исходную стойку и, разогнавшись с хорошего толчка, ринулась прямо на громилу. Он, дуралей, меня даже не заметил, с высоты своего роста-то. Очухался, лишь оказавшись на земле. Хруста позвонков я не услышала, но ощущение, как подо мной оседала туша в два раза тяжелее, запомнила навсегда. Я схватила его под коленями и протаранила до ближайшего бордюра, где он наконец спотыкнулся и рухнул, а я, восторжествовав, села рядом, вынула сумку из зубов и смачно сплюнула.
— Merde! — заорал рыжий тип.
В следующий момент меня взяли за руку, подняли с земли и потащили прочь.
С моим спутником мы бежали сквозь толпу, пока не оказались на относительно безлюдном тротуаре. Всюду сновали полицейские — они отлавливали всех, кто попадался им на глаза, и заталкивали в грузовики. Точечные схватки в рукопашную продолжались то там, то здесь. Мы просто бежали, не видя пути. Вдруг прямо перед нашими носами отворилась дверь — я машинально задрала голову и прочла надпись над входом: "Кебаб. Халяль". Уже через секунду дверь захлопнулась за нашими спинами.