Причину одиночества писатели ищут в особенностях общественного уклада, в господствующей морали, главным носителем которой выступает «средний класс». Они подмечают, что в среднебуржуазной среде глухота человеческая и отчужденность между людьми считаются чем-то само собой разумеющимся, едва ли не нормой общежития. Благо тем, кто с нею освоился и воспринял эту мораль. Плохо тем, кто не научился и не может научиться жить по ее канонам.
Одиночество, так же как жестокость, садизм, нравственное бесстыдство, агрессивность и прочие малоприятные качества их молодых соотечественников, по мнению писателей, — свойства отнюдь не врожденные, а благоприобретенные. Общая «атмосфера» жизни приучает молодое сознание к мысли об обыденности, неизбежной жестокости, разнузданного эгоизма, лицемерия, корыстолюбия, грязи. Понятно, что от разного рода подонков не застраховано никакое общество. Но суть не в этом. И закрытая школа для мальчиков с ее забвением живого человека и наставниками, больше пекущимися о традициях, престиже, насаждении нормативной морали и недопущении мальчишеского «греха», чем о подлинном воспитании молодежи (рассказ Тревора), и армия, и работа, и быт, короче — весь образ жизни выступает той самой питательной средой, в которой подонки чувствуют себя как рыба в воде, а зло распространяется и торжествует, не встречая противодействия.
Таким образом, все сводится в конечном итоге к воспитанию человека. Не к образованию, а именно к воспитанию, причем далеко и необязательно в школе и уж тем более не в такой школе для рабочих ребятишек, какая с мягкой, беззлобной иронией обрисована в рассказе Г. Томаса «Малая ярость».
Характерное «воспитание чувств» описано в одноименной новелле Ф. Кинга, где исходная ситуация напоминает лабораторный эксперимент: английский рецепт воспитания взят в применении к иноземному, в данном случае японскому, человеческому «материалу». Врожденная человечность и элементарная порядочность помогают японскому юноше Накано отказаться от этого рецепта, предписывающего лицемерие и нравственное бесстыдство в пропорций половина на половину. Эксперимент, как говорится, не удался. Но в самой Англии он, судя по всему, удается, иначе откуда бы взяться себялюбцу и донжуану Рафферти (одноименная новелла Уэйна), до времени циничным парням Чаплина (рассказ «Из рыбы, населяющей моря»), деловитым и расчетливым юным прохвостам из новеллы Б. Ноутона «Девчоночка из Уэльса», которые сокрушаются, что упустили выгодное дельце — не отправили на панель наивную провинциалку. Иначе откуда бы взяться милому семейству Рингсетов, описанному Фрэнком Тьюохи в рассказе «Защемило пальцы».
Результат такого воспитания, как свидетельствуют английские писатели, можно легко предсказать — мертвые души. И понятно, что мертвые души взывают к жалости, особенно если это молодые тип. Тем большего уважения заслуживают те, кто сохраняет душу живой и открытой для чужой боли.
Победы над обстоятельствами достаются молодому человеку не легко, много труднее, чем людям с опытом и закалкой. Любые — и большие, и маленькие, и перед другими, и перед самим собой, победы громкие и победы тихие, незаметные.
Есть в этом сборнике один неброский рассказ, в котором вроде бы ничего не происходит, — «Сегодня и — завтра» Стэна Барстоу. У девушки из провинциальной семьи среднего достатка лондонское издательство принимает к публикации рукопись ее первого романа. По скупым намекам можно догадаться, какого напряжения стоило Рут Хэттон написать роман. Более определенно сказано, с чем ей предстоит столкнуться, чтобы отстоять свое право на творчество перед строгим, лицеприятным и несправедливым судом семьи, коллег, окружения. И совсем прямо заявлено о той ответственности, какую налагает талант и какую молодая писательница готова на себя взять: «Понимала она и то, что дело, за которое берется, не оградит ее волшебным щитом от разочарований и огорчений — скорее наоборот: если быть честной, надо воспринимать окружающее обнаженными нервами, словно ты без кожи, воспринимать все так, как она не умела до сих пор».
Зачем бы двадцатидвухлетней девушке эти хлопоты, и это напряжение и эта ответственность?
Видимо, затем, что иначе она не может.
Затем, что помимо «сегодня», есть еще и «завтра».
Джеймс Олдридж
Расставаясь с иллюзиями
(Перевод А. Дорошевича, А. Зверева и С. Майзельс)
В историю английского «поплора»[1] шестидесятых годов непременно войдет юноша из рабочей среды, который называет себя «Вопящий лорд Сатч». Знаменательно уже самое его прозвище: «Вопящий» — то есть исполнитель популярных песен, «лорд» — то есть человек, претендующий на равноправие с пэрами[2] (причем буквально), и Сатч — его настоящее имя, так как по-английски это означает «всяк» и «каждый».
Вопящий «лорд» Сатч — неплохой певец. Но на последних выборах он выдвинул свою кандидатуру в парламент как независимый и декларировал, что выступает за все и против всего на свете. Он ходил по улицам, облаченный во фрак и цилиндр (традиционная карикатура на костюм лорда), с плакатом на груди, провозглашавшим его политическую программу: равные возможности для молодежи, без назойливых опекунов.
Он появился в суде, одетый лишь в леопардовую шкуру, с трехфунтовой дубинкой в руках. Теперь представьте себе на минуту казенный, строгий зал суда, солидного судью в парике и мантии, судью, который не терпит никакого нарушения благопристойности, и вы поймете, какой прием был оказан «лорду» Сатчу.
Судебный пристав спросил, не собирается ли он надеть приличное платье.
— Нет, — ответил тот. — У меня нет приличного платья.
Судья Леон спросил:
— Вы всегда так одеваетесь?
— Да, милорд.
Судья слегка поморщился и сказал:
— Отлично. Продолжайте.
Дело тоже представляло интерес. Транспортная компания предъявила Сатчу иск на 110 фунтов за купленный год назад грузовик для вокального ансамбля «Дикари». Грузовик был куплен не самим Сатчем, а директором ансамбля. Но материальную ответственность нес Сатч, так как он подписывал гарантийное письмо. Директор вскоре расстался с Сатчем и прекратил выплату денег за машину, поэтому торговая компания отобрала грузовик и продала его за 220 фунтов. Сатч предлагал продолжать выплату помесячно, но компании, по его словам, было выгоднее продать машину. Он заявлял, что они не имели права требовать с него лишние деньги.
Полуграмотный Сатч не имел адвоката. Он сам выступал в защиту — не из-за бедности, а потому, что никому не хотел доверить свое дело. Это также не улучшило его позицию, ибо суд предпочитал, чтобы все шло обычным порядком. Но одетый в леопардовую шкуру Сатч так хорошо защищался против адвоката компании, что пораженный судья отложил дело и сказал «лорду» Сатчу:
— По-моему, ваше дело выигрышное, и вы отлично вели его.
Выйдя из зала суда, Сатч сделал заявление, что его леопардовый наряд был формой протеста против всей этой истории.
Можно было бы придать излишнюю значительность этому маленькому эпизоду из жизни «лорда» Сатча. Но если отказаться от такого обязывающего выражения, как значительность, и попытаться рассмотреть эту ситуацию, чтобы лучше понять сегодняшнюю английскую молодежь, то увидим: здесь-то и заключена вся суть вопроса.
Сатч предстал перед судом как должник торговой компании, требовавшей свой фунт мяса. Суд этот — учреждение, веками направленное против таких, как Сатч. В суде Сатч выразил свой протест нелепой одеждой, умением постоять за себя и отсутствием страха перед общепринятым и установленным. В его поступках — странная смесь сумасбродства и нелепости с удивительным умением действовать в рамках норм и правил, которых придерживается противная сторона. Он мастерски сумел провести меркантильное дело в меркантильном мире, показав себя талантливым адвокатом, банкиром и бухгалтером. Выйдя из зала суда, он превратился в политического деятеля и сделал заявление для печати: при этом заметьте, что он претендует на звание не просто гражданина Сатча, но лорда, пусть и вопящего.