Старый фармазон только заметил, что мы к нему что-то зачастили, но развивать тему не стал. Клиент долларами платит, а такому в ««ревущие девяностые»» не принято было задавать лишних вопросов.
Караваном не поехали. Сначала разведка.
В Севастополь вывалились в сумерках недалеко от города, но после контрольно-пропускных постов. Ну, не помнил я когда их отменили. А рисковать не хотелось. Поплутали, конечно, и дом прапорщика Пилипченко на Северной стороне нашли уже в темноте.
Передали ему привет от Великожона из Белой Церкви и спросили: куда он нас устроит на ночлег.
««Мокрый прапор»» (форма у него флотская, черная, только канты красные) нашему вопросу не удивился.
- Сарайка вас устроит для курортников? У меня она с нормальными кроватями. Сезона пока нет вот и нет отдыхающих.
Ну, нам всё равно, лишь бы не на улице, хотя и на ней уже тепло. Хотя поначалу думалось что он нас в какой-нибудь частный отель определит. Но так даже лучше. Да мы бы и в кабине поспали, не переломились. КамАЗ в этом весьма комфортен. Не американский трассовый трак, но всё же…
Сарайка оказалась вполне цивильная по советским меркам. Метров двадцать квадратных. Три железных койки с продавленными панцирными сетками. Стол и три стула. Даже старый поцарапанный шифоньер. Все удобства во дворе. В окружении уже отцветших вишнёвых деревьев.
Принес хозяин нам постельное бельё и очень обрадовался врученному ему квадратному штофу техасского бурбона. Пусть и не такая уж редкость, как во времена Советского Союза, но по деньгам тут это дорого. А, главное, престижно. Понты для хохла – это понад усе!
Миша верно поняв хозяйский ласкательный взгляд на американский пузырь, вальяжно спросил.
- А своей самогоночки нет? А то это американское пойло уже надоело.
И провёл по горлу ребром ладони, показывая, как надоело.
Я только кивнул, подтверждая. А что? Верный дипломатический ход. У нас в загашники еще есть несколько таких пузырей с последнего похода в Техас за керосином. Для представительства.
- А то, - обрадовался Пилипченко и тут же умотал с дарственной бутылкой в руках в хату, воспользовавшись моментом пока было прилично еще её на стол не ставить.
Вернулся обратно с трёхлитровым баллоном прозрачной жидкости. Под полиэтиленовой крышкой. Судя по запаху, наливал он этот баллон только что.
- Вот, - заявил, ставя банку на стол. – Своя, родимая. Из вишни. Слеза, а не самогон.
- Ну, это нам много будет, - заявил я. – Мы же за рулём. Да и без руля по литру на рыло - печень отвалится.
По выражению лица Пилипченко было видно, что мы его удивили. У него, скорее всего, не отвалится и со всего этого баллона.
На закуску хозяин выставил серый хлеб, плоский крымский фиолетовый лук и сало домашнего посола. Чуть позже его дебелая супруга – чернобрива, черноока, полна пазуха цицок, - настоящая хохлушка, принесла нам большую сковородку жареной картошки на сале и вареные яйца.
- Звиняйте, гостей не ждали. Вы, главное, закусывайте, - напутствовала она нас и вышла, чтобы не мешать коммерции мужа.
- С приехалом, - разлил всем по трети стакана ««мокрый прапор»».
Выпили. Закусили луком и салом.
- Коли вы от Великожона, то вам надо то, чего у него нет. Я так правильно понимаю? – одновременно разливая самогон по стаканам, спрашивал нас Пилипченко. – Чого треба? У нас на Сухарной балке много чего есть, что от русского флота отжали, а нашим военно-морским силам так даже избыточно.
О как! Пилипченко оказывается на украинском флоте служит. Хотя тут такое время что и не понять кто, где и кому по сколько раз присягает.
- Соляр, - отвечаю. – Много. КамАЗ наш видел. Вот весь его кузов бочками должны уставить. Плотно.
- А чем плотите? – задаёт прапор главный вопрос ««выносливого»» товарища. Это про них еще Некрасов писал: ««Вынесет всё…»».
Отвечаю, отхрустев сладким луком.
- Чем сейчас нормальные купцы платят? Долларами.
- У меня соляра нема, - отвечает Пилипченко с грустинкой в голосе. – Но коли вы за моё посредничество пожалуете долю малую, то я сведу вас с человечком на Микензевых горах. Там флотского дизеля хоть утопись в нём. На случай войны хранилище было построено для всего Черноморского флота. Прямо в горе. Ни одна бомба не возьмёт.