За мгновение до того, как отвести взгляд от иллюминатора, он увидел там, внизу, совсем другую картину. Дома и улицы исчезли; теперь под крылом аэробуса лежал дремучий лес, сплошь состоящий из голых, уродливых, мертвых и даже, кажется, окаменевших деревьев. Густое переплетение корявых ветвей, как клетка, удерживало внизу, не давая расползтись и рассеяться, прильнувший к узловатым корневищам вечный мрак; это была вотчина волков-оборотней из его сна, их логово, их родовое поместье – гиблое место, живущее по законам волчьей стаи и ежеминутно рождающее чудовищ только для того, чтобы рано или поздно их пожрать.
Видение было таким ярким и реалистичным, что господин Альварес вынул из внутреннего кармана пластиковый пузырек с прописанными доктором таблетками и перечитал надпись на этикетке, уделив особое внимание составу препарата. Врач уверял, что это лекарство не вызывает привыкания и почти не дает побочных эффектов. С учетом диагноза, не оставлявшего пациенту надежд на выздоровление, и весьма непродолжительного срока, который был ему отмерен, латиноамериканский коллега доктора Айболита мог и соврать. Но не предупредить человека, который самостоятельно водит машину и пилотирует легкомоторный самолет, о том, что препарат может вызвать галлюцинации – нет, это было бы чересчур даже для Аргентины.
Антонио Альварес убрал пузырек обратно в карман. Скорее всего, привидевшийся ему наяву кошмар был рожден не лекарством, а его собственным подсознанием. Разум уверял, что все обойдется – во всяком случае, шансы на это достаточно велики, чтобы не шарахаться от собственной тени. Ему всегда везло – не в мелочах наподобие азартных игр или подворачивающихся под ноги на улице туго набитых бумажников, а исключительно по-крупному, там и тогда, где и когда без везения действительно было не обойтись. Как тогда, в Лондоне, когда из выпущенных убийцей почти в упор четырех пуль в цель попала только одна, слегка оцарапав бедро, или много раньше, когда ему посчастливилось оказаться вдалеке от места событий, в которых, сложись все немного иначе, он мог принять самое непосредственное участие. Как будто ангел-хранитель, в воспитательных целях позволяя ему набивать синяки и шишки на мелких житейских колдобинах, своевременно хватал его за шиворот и аккуратно обводил вокруг волчьих ям с вбитыми в дно заостренными кольями.
Так, вероятнее всего, должно было произойти и сейчас. Обошедшийся в кругленькую сумму паспорт выглядел безупречно и мог выдержать самую тщательную проверку, поскольку был настоящим; искать его уже почти наверняка перестали – во всяком случае, искать активно, – а если и не перестали, что с того? Лист проще всего спрятать в лесу – так сказал, кажется, Честертон, – и где труднее всего отыскать человека, если не в многомиллионном мегаполисе? Особенно если человек, как Антонио Альварес, не претендует на сомнительную славу медийной персоны и никому не собирается мозолить глаза…
Доктора отмерили ему месяц-другой – самое большее, полгода, но это при условии, что случится чудо. Он мог бы провести остаток дней с максимальным комфортом, который могут обеспечить по-настоящему большие деньги, но предпочел рискнуть – не потому, что имел мазохистские наклонности, а потому, что должен был привести в порядок дела. Есть вещи, в которых люди не признаются даже на исповеди, но это не означает, что груз старых грехов и ошибок, которые еще можно исправить, следует тащить за собой на тот свет. И когда точно знаешь, что дни твои сочтены, не сделать попытки снять камень с души – просто-напросто преступно, в первую очередь перед самим собой.
Словом, здесь, в России, ему нужно было кое-что успеть. На это требовалась буквально пара дней, и он твердо рассчитывал, что этот срок в его распоряжении будет – должен быть, потому что иначе просто нельзя.