Ощущение своего мужского превосходства над старым товарищем по юношеским проказам вернуло Илье Григорьевичу утраченное было душевное равновесие, направив его мысли в конструктивное русло.
– Это точно? – спросил он.
– Не веришь – проверь, – обиженно надул пухлый детский ротик Винников.
– Да верю я, верю, – отмахнулся Беглов. – Просто в голове не укладывается. Как же он решился?
– По имеющимся оперативным данным, у него умерла тетка, – мгновенно преисполнившись важности, бархатистым, хорошо поставленным голосом преуспевающего чиновника изрек Винников. – Одинокая старуха, жила в какой-то Богом забытой, вымирающей деревушке – четыре калеки на пятнадцать дворов, вот и весь населенный пункт. В общем, хоронить некому, удивительно еще, что кто-то ухитрился ему сообщить, – видно, был у них предусмотрен какой-то резервный канал связи… Подпольщики, мать их, партизаны, лесные братья! До сих пор небось нет-нет да и пустят какой-нибудь поезд под откос…
– А, – успокаиваясь прямо на глазах, вмешался в разговор генерал Макаров, – так это же совсем другое дело! Приедет, похоронит тетку, как по христианскому обычаю полагается, и отвалит обратно в свою Бразилию или где он там окопался…
– В Аргентину, – жуя веточку петрушки, рассеянно поправил Беглов.
– Прямо как нацистский преступник, – хмыкнул генерал. – Но ты посмотри, какая сентиментальная сволочь! Через полмира лететь не поленился, денег не пожалел, на риск пошел… Да и черт с ним! Ты-то чего всполошился? – обратился он к Винникову. – Сам колени обмочил, нас, грешных, на уши поставил… Ты что, думаешь, он после похорон права качать кинется, справедливость восстанавливать?
– Это вряд ли, – сказал прокурор. – Не дурак же он, в самом-то деле… Но есть одна маленькая закавыка. Все верно, едет он инкогнито, по подложным документам. То есть это он планировал приехать инкогнито, но, видимо, где-то произошла утечка, информация попала в Интернет, и теперь об этом, наверное, уже по всем каналам звонят. Как же, событие – Французов возвращается!
– И?.. – подавшись вперед, напряженно спросил сметливый, как все серьезные уголовники, Беглов.
– Вот тебе и «и». Его приезд – секрет Полишинеля…
– Кого в шинели?
– Ни для кого не секрет, – после короткой паузы, понадобившейся, чтобы справиться с раздражением и проглотить готовую сорваться с губ язвительную реплику, перевел Винников. – Во всех аэропортах, на всех вокзалах уже дежурят оперативники в штатском, его фотографии розданы каждому патрульному менту, он значится во всех ориентировках… Его примут сразу же, как только он сойдет по трапу, и повезут прямиком на Лубянку, потому что финансовыми преступлениями такого масштаба занимается ФСБ.
– А там колоть умеют, – с видом знатока закончил за него Беглов. – Расскажет все – даже то, о чем не спросят. А нам это, по ходу, не в жилу.
– Этого нельзя допустить, – спустившись наконец с высот своего неуязвимо сытого генерал-полковничьего благодушия, сквозь зубы произнес Василий Андреевич.
– Ха! – с горечью воскликнул Винников. – Не допустить… Как?!
– Ты прокуратура, тебе и карты в руки, – мгновенно нашел крайнего его превосходительство.
– Смотрите, какой умный! – вяло огрызнулся Винников. – Не получится, дружок. Обвинение против него шито белыми нитками, и шил его не папа римский, а ваш покорный слуга. Я тогда прошел по самому краешку, и теперь привлекать к своей персоне внимание руководства мне, извините, не резон – того и гляди, вместо него меня самого начнут колоть. В любом случае это невозможно. Ордер подписан самим генеральным, старик прямо на месте усидеть не может – подпрыгивает, ручонки потирает, ждет не дождется, когда можно будет доложить на самый верх о раскрытии крупного коррупционного дела… Его приказ я отменить не могу, возражений моих он слушать не станет, даже если бы меня вдруг повело ему их высказывать… А я их высказывать даже не подумаю. Слуга покорный! Говорю же – спалюсь мгновенно…
– Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет, – проворчал Макаров. – Ни в чем ты, Вовчик, меры не знаешь. Эка наворотил – сам генеральный заинтересовался!
– Ну, знаешь! – рассвирепел Винников. – Может, тебе напомнить, чья это была идея – выжить его из страны раз и навсегда, чтобы духу его здесь больше не было? Спустить на него всех собак, чтобы он ни на секундочку не задумался, прежде чем податься в бега, – чьи, скажи на милость, это слова, чье это было горячее пожелание? И вообще, чья бы корова мычала… Забыл, с чего все это началось? Топор забыл? А в чьей руке он был, тебе напомнить?