— Что ты сделал, когда узнал? — обеспокоенно спросила Делия.
— Я… мне было противно: мой любимый мальчик превращался в чудовище. Я не мог в это поверить. На несколько дней даже отдалился от него. Но потом мне стало стыдно и больно, я ведь уже любил его. И я решил во что бы то ни стало вылечить. Прости, я не называю имени, дабы не травмировать себя ещё больше.
— Можешь не говорить, если не хочешь, я всё понимаю.
— Всё в порядке, мне это нужно. Так вот, я уже сказал, что переход от травки к чему-то более тяжёлому лишь вопрос времени. Ему стало труднее достигать эйфории, поэтому он перешёл на фен. Когда я уже знал о его зависимости, необходимость скрываться пропала, и начался настоящий ад: я вытаскивал его из притонов, видел, как он под кайфом спал с другими и делал ещё много ужасной херни. Но каждый раз, на отходняках, он стоял на коленях и рыдал, умолял помочь ему, не уходить, кричал, что сдохнет без меня. А потом мы сели поговорить о том, как он к этому всему пришёл.
— И у него, разумеется, была тяжёлая история.
— Разумеется. Родители били, пили, не любили, в школе был аутсайдером и так далее. Я сочувствовал. Не мог понять, почему такие методы забыться, но сочувствовал. И каждый раз сгибался под его рассказами о том, что он слезет, обязательно слезет. И молча смотрел, как он умирает. Когда все соупотребители подохли, появились новые. Показали галлюциногены. Он так красочно рассказывал про эффект от них и предлагал попробовать, что я не смог устоять. Старался употреблять эпизодически, но чёрт, такого подъёма не испытывал никогда. Секс, книги, люди, предметы, всё будто подсвечивалось. Потом зависимость. Думаю, не нужно объяснять, как сильно на отходняке хочется дозы. Если бы не мои бесконечно любящие и заботливые родители, я бы сдох намного раньше. Ненавижу их за возможность жить. Я бы сам себя убил, но мне не хватает сил.
— А он?
— Подсел на дезоморфин. Наркотик самоубийц. Окончательно растаял за месяц. Через ещё месяц подох в страшных муках. Язвы, гангрена, передоз в финале. Но мне, по большому счёту, было плевать. В тот момент мы были готовы продать друг друга за дозу. Моя мама не выдержала того, кем я стал, слегла с сердцем. Её последним желанием было, чтобы я изменился, снова стал её любимым, добрым сыночком и обязательно выжил. Именно поэтому отец купил мне билет на аванпост. Только ради мамы. Он возненавидел меня ещё тогда, когда узнал, что я гей, — к концу монолога сил не осталось совсем. Руки, покрытые язвами, опустились, глаза виновато посмотрели на Верховную, отчего-то плачущую.
— Мне так жаль, Эйден. Я не знаю, что сказать.
— Не нужно ничего говорить, милая девушка. Я всё о себе знаю. Слабовольный идиот, впустую потративший свою ничтожную жизнь.
— Нет, это не так. Ты просто хотел помочь. Мы ведь всегда надеемся на лучшее.
— И кто я сейчас? Я никого никогда не убивал, даже за дозу, не издевался ни над кем, но лучше бы я был маньяком, честно. У них нет совести и есть цель хотя бы.
— У тебя тоже была цель…
— Год, Корделия, — он резко дёрнулся, наклоняясь к её лицу. От него пахло аптекой, — мне понадобился всего год, чтобы уничтожить себя.
— Но ты же живешь, после этого года прошёл ещё не один.