В интерфейсной комнате Шерон Ричардсон сказала конструкту:
— Нам тебя не хватает.
— Он вас любил, — отозвался конструкт.
— Нам тебя не хватает, — повторила она.
— Я не совсем он.
— Я знаю.
— Каких слов вы от меня ждёте?
— Не знаю. Что-то осталось недосказанным, но что? Не знаю.
— Всё проходит. Ничто не вечно, — сказал конструкт. — Вот о чём он помнил каждую минуту. Ничто не вечно, — за это-то и надо держаться. Это-то и надо понять. Что мы — мимолётны, как мысли. Или как бабочки. Когда мы это по-настоящему осознаём, мы прекрасны.
Пораженец, подумал я. Дезертир.
— Не это. Это я слышала, и не раз.
— Каких слов вы от меня ждёте? — повторил конструкт.
Шерон смущённо покосилась на меня, отвернулась.
— Он был эгоистом, — сказала она в пол. — Я хочу услышать, как он… Хочу, чтобы ты попросил прощения.
Конструкт вздохнул.
— Думаете, он погиб нарочно?
— А это так? Я его любила!
— Ничто не вечно.
— Скажи «прости меня»!
Образ Филипа Ричардсона закрыл глаза и потупился:
— Смерть приходит — рано или поздно.
Ушла Шерон Ричардсон не лучше подготовленной к жизни без Филипа, чем была, когда позвонила мне в поисках праха.
Я тоже был недоволен. Конструкт ещё доделывают, а потому толика надежды остаётся. Но лишь толика.
С помощью конструкта Бирли ПТС побеседовал с Шерон, с матерью Ричардсона, его братом и двумя сёстрами. Беседы проходили в интерфейсной комнате, где Бирли, благодаря голограмме, казался убедительнее, казался тёплым, заботливым, настоящим. Он вызвал на откровенность всех техников, что работали над ПТС с Ричардсоном, вытянул у них рассказы о нём и другую ценную информацию. Я привёз его знакомых по магистратуре, коллег из МТИ и Стэнфорда. Все они поговорили с Бирли. Он расспросил и меня. Я постарался как можно более исчерпывающе и честно передать свои о Ричардсоне впечатления. Значение имело всё — даже то, что меня в нём раздражало. Филип Ричардсон слагался и из этого тоже. После каждого интервью я задерживался в интерфейсной комнате допоздна, беседуя с развивающимся конструктом.
Как назло, опять начались ураганы. Из-за хаотических бурь в потоке информации конструкт стал выключаться регулярно, примерно в час ночи.
— Похоже, для ПТС в тебе слишком много противоречий, — как-то ночью сказал я конструкту. — Ты и учёный, и мистик.
— Я не мистик, — возразил Ричардсон. — А учёный из меня лучше, чем из тебя, Маас. Ты соревнуешься со вселенной. Хочешь её победить. Дай тебе фонтан юности, обещающий вечную жизнь, и запрети разбираться, как он работает, — и ты ухватишься за него обеими руками. Наука для тебя — средство. Тебе подавай результаты. Ты просто технолог.
— Я усидчив, а ты вечно прыгаешь с одного на другое.
— Ты одержим, — парировал конструкт. — Да, мне трудно удержаться и не задаться вопросами поинтереснее. Вот что мне важно: что всё это, — он широко махнул рукой, имея в виду весь мир; напоследок рука опустилась на грудь, — что всё это значит? Вот мой вопрос, Маас. Я не перестаю его задавать.
— Излагаешь совсем как он. Порой я забываю, с кем говорю.
— Я полное фиаско, вот я что, — с улыбкой сказал конструкт. — Спорщик из меня, наверно, не хуже Ричардсона, но когда дело за концептуализацией, я всего лишь ПТС. На что-то эта машина годится, но Филипа Ричардсона ты не воскресил.
«Предупреждение маломерным судам» горело уже с час, но сейчас зажглось следующее по порядку: «штормовое предупреждение».
— Давай побыстрее, — сказал Ричардсон. — Времени мало. — Он опять улыбнулся. — Memento mori.
Уставясь на него, я молчал. Генератор голограмм недавно доработали, и теперь успевало пройти несколько минут, прежде чем я замечал изъян во внешности конструкта. Как легко обмануть глаз!
Ураган пятую ночь подряд, аккурат после полуночи. Тик-так, тик-так. Как часы.
Но ураганы — функция хаоса. С чего они вдруг стали так предсказуемы?
И я опять подумал: как легко обмануть глаз.
Праха так и не нашли.
— Сукин ты сын! — вскричал я.
Зажёгся «ураган», голограмма Филипа Ричардсона мигнула и погасла.
Несколько минут я сидел в глухом здании, где ночевали всего два охранника — самый минимум: за безопасность отвечал ПТС, он же управлял всеми замками. В большом тихом здании я минут пять размышлял, что мне делать. Потом прошёл туда, где находилась память ПТС.
Благодаря многокамерному устройству различные функции ПТС изолировались относительно легко. Я мог отсоединить все сенсорные «комнаты» и без ведома ПТС что-то в них поменять. Разрежьте мозолистое тело в мозгу человека — правая полусфера не будет знать, что делает левая, не будет знать, что с той вытворяют. Но ПТС самопрограммируем, и для перепрограммирования правой полусферы мне нужны были инструкции от левой. Чтобы не задеть сторожки, выставленные Ричардсоном, требовалось отключать от целого по комнате за раз, задавать задачу, скачивать результат в цифровом виде и перед тем, как подключить снова, уничтожать все следы содеянного. Комната за комнатой я перехватывал инструкции, с помощью которых смогу отдавать ложные данные сенсорным комнатам.