«Дети, скорее всего, забрались сзади в фургон. Больше никуда они деться не могли».
Фургон достиг перекрестка, проехал мимо Рейчел, остановился, пропуская машины, потом повернул налево.
«Окна закрашены черным – детям ничего не видно, и я их не вижу».
Сердце Рейчел бешено забилось. «Посадят в фургоны, будут возить по городу и травить газом…»
– Всему этому должно быть какое-то другое объяснение, – произнесла девушка вслух.
Женщина в черном как раз вышла из двери кирпичного здания. К остановке подъехал трамвай. Рейчел взглянула в лицо кондуктору. Он ждал, когда она войдет в вагон и оплатит проезд. Но она отступила, покачав головой.
Рейчел повесила на плечо сумочку, оставив пакеты на скамейке, и поспешила к кирпичному зданию… пока, руководствуясь эмоциями, не передумала.
На белой маленькой табличке золотыми буквами было написано: «Институт Шмидт-Вейлинга». Рейчел постучала медным молоточком в дверь. Никто не открыл, поэтому она постучала снова, на этот раз громче. Подождала, но ей все равно никто не открыл. Рейчел не привыкла к тому, чтобы ее игнорировали, к тому же испугалась собственных догадок, поэтому продолжала без остановки громко барабанить в дверь. В конце концов дверь распахнулась и на пороге возникла женщина с красным от… от… от чего, интересно, лицом? От злости? От страха? От подозрения? Рейчел не знала.
– Дети, – запинаясь, произнесла Рейчел по-английски. Она заметила, как страх в глазах женщины уступил место презрению, и перешла на немецкий. – Die Kinder – куда они поехали? Что с ними случилось?
Женщина попыталась захлопнуть дверь, но Рейчел просунула ногу в щель и протиснулась в темный вестибюль.
– Отвечайте.
– Вы кто? Какое ваше дело?
В Рейчел проснулась актриса.
– Моя двоюродная сестра привезла сюда дочь. Я требую ответа: что вы сделали с детьми?!
От слов Рейчел женщина побледнела.
– Дети спят. Сейчас тихий час. Вот и все. Передайте сестре, чтобы позвонила перед тем, как приехать.
– Детей, которых я видела, посадили в фургон… в черный фургон. Только что.
Глаза женщины неестественно заблестели. Она оглянулась через плечо, потом опять посмотрела на незваную гостью.
– Они… их… – Женщина запнулась лишь на мгновение. – Их забрали на лечение.
– На какое лечение?
– На то, которое назначил врач, на необходимое им лечение. Каждому свое.
Она шагнула вперед, заставив Рейчел попятиться к двери.
– Прошу прощения, фрейлейн. Нам нужно работать.
Рейчел заколебалась и едва не сдалась под натиском, понимая, что ничего не сможет доказать, ни в чем не может быть уверена. Но когда она уже отступила в сторону, по коридору разнесся громкий плач.
– Кто плачет? Кто это?
– Дети часто плачут, фрейлейн. В таком большом заведении, как это, плач – обычное дело. Вы должны уйти.
– Это плакал не ребенок!
Женщина была уже не в силах сдерживать раздражение.
– Это фрау Хефнер. Если хотите знать, ее единственного сына забрали на фронт. Она законопослушная немка, но боится за сына. – Женщина вытолкала Рейчел в открытую дверь. – А теперь уходите.
Из-за растущих на углу улицы кустарников Джейсон наблюдал за тем, как Рейчел вышла из приюта. Он отлично понимал, что произошло с детьми; его предупреждали о чем-то подобном. Но он понятия не имел о том, какая роль здесь отведена Рейчел Крамер. Он полагал, что она бессердечная особа, очень похожая на страуса, прячущего голову в песок, и не желает замечать вокруг ничего, что не имеет к ней непосредственного отношения. Джейсон и подумать не мог, что она может быть каким-либо образом связана с этими кошмарами.
Журналист спрятал фотоаппарат поглубже в карман куртки и последовал за девушкой, держась на несколько шагов позади нее.
Рейчел брела не спеша. А когда обернулась, у нее был такой потерянный и встревоженный вид, что Джейсон моментально понял: она не может быть причастна к ужасу, свидетелем которого он только что стал. Его сердце защемило от жалости к девушке.
– Мисс Крамер! – Джейсон тронул ее за руку.
Она отшатнулась, недоуменно таращась на его руки, потом взглянула ему в лицо, как будто не узнавая. Он приблизился.
– Рейчел! С вами все в порядке?
Джейсон усадил ее на скамейку среди оставленной ею кучи пакетов и сумок, которые кто-то успел обыскать и выпотрошить. Девушка подняла разорванную коричневую упаковочную бумагу.