Кажется, что мы добираемся до гостиничного номера целую вечность. Тристан и отец Куинтона помогают ему, беря его под руки и двигаясь по обе стороны от него. Не уверена, сколько времени прошло с тех пор, как он ел или пил что-нибудь, но он в очень плохом состоянии, обезвоженный, с сухой кожей и потрескавшимися губами. Язвы по всему телу.
После того как мама открывает номер, они вносят его, и я ложусь на кровать вместе с ним. Думаю, что он не в себе, но потом он приближается ко мне и опутывает мои ноги своими. Затем он прижимает голову к моей груди, ровно дыша.
— Пойду соберу сумки, — говорит мама, забирая ключи и сумочку. — Вы не хотите спуститься вниз в кафе и взять немного еды и воды? — спрашивает она отца Куинтона, которому, похоже, немного неловко от родительских обязанностей, в отличие от моей матери. Она кивает на Куинтона. — Он выглядит так, что ему нужна пища и вода.
Отец Куинтона кивает и направляется к двери.
— Они будут в порядке здесь?
Мама смотрит на меня.
— Все будет хорошо, если мы оставим вас на минутку?
Я киваю, затем она нерешительно выходит из комнаты, и отец Куинтона следует за ней. Она выглядит более обеспокоено, чем когда-либо. Я не виню ее. Куинтон выглядит реально плохо. Как будто он достиг точки, где дальше уже смерть. Он грязный, потерял много веса, на нем нет обуви и рубашки, а глаза впалые. Но хорошо, что он здесь и все еще дышит, и мы собираемся ему помочь.
— Я выйду покурить, — говорит Тристан, направляясь в сторону раздвижных стеклянных дверей, которые выходят на балкон. Он выглядит изможденным, думаю, что он не спал по дороге в Лас-Вегас. Ко всему прочему, я уверена то, что произошло на крыше, было тяжело для него. Увидеть Куинтона в подобном состоянии. Вновь очутиться в этой среде. Почувствовать накал эмоций. Мне самой было трудно. Больно.
— Ты в порядке? — спрашиваю его, положив подбородок на макушку Куинтона и притягивая его поближе.
Он кивает, вынимая сигарету из пачки, и открывает раздвижные двери.
— Да, просто тяжело вернуться сюда… слишком много воспоминаний… — он берет сигарету в рот, начиная выходить на улицу. — Я рад, что завтра мы возвращаемся. — Он останавливается, извлекая зажигалку из кармана. — И что он все еще с нами.
Я рисую линию вверх и вниз по спине Куинтона.
— Следы на руках… что это значит? Я имею в виду, я знаю, что это означает, но… насколько сложно ему будет бросить?
Он бросает на меня грустный взгляд, поджигая сигарету.
— Честно? — спрашивает он, и я киваю. — У него будет гребаная адская борьба внутри себя, после всего, что случилось. Возможно, это одна из самых трудных вещей, через которую он когда-либо проходил… он будет чувствовать, словно сходит с ума. Плюс, его тело будет ломать от отказа. Но это возможно преодолеть. — Он жестом показывает на себя, а потом начинает закрывать дверь, чтобы дым не попадал в номер.
— Тристан, — окликаю я его.
Он останавливается.
— Да?
— Спасибо, — говорю я тихо.
— За что?
— За то, что приехал сюда и помог ему, — говорю я. — Я уверена, что это было не просто для тебя.
Он смотрит на меня вопросительно, держа сигарету между пальцами, а затем выражение его лица расслабляется.
— Спасибо. — Он закрывает дверь и идет к перилам, чтобы покурить и посмотреть на казино, светящиеся вокруг нас.
Я лежу с Куинтоном на кровати, боясь пошевелиться, дышать, сделать что-нибудь, что может разорвать этот момент. Я просто хочу держаться за него и никогда не отпускать. Хочу знать, что он будет в порядке. И хочу плакать, потому что он здесь, а Лэндон не здесь. Потому что на этот раз я сделала что-то вместо того, чтобы стоять в стороне. Как бы я ни боролась, слезы текут из моих глаз. Стараюсь сдерживаться, но со временем их становится слишком много, и я начинаю всхлипывать. Не уверена, проснулся ли он или просто движется во сне, но его хватка становится крепче.
Позволяю слезам стекать, чувствуя себя немного свободнее, чувствуя, что я снова могу дышать.
Эпилог
23 августа, девяносто восьмой день летних каникул
Я чувствую, что умер. Как будто я похоронен заживо под землей, но по какой-то чертовой причине мое сердце еще бьется, а легкие дышат. Мой отец продолжает говорить какое-то дерьмо о поездке, где мне окажут помощь, но я не уверен, что это возможно. Я бы мог в это поверить, когда Нова держала меня в своих объятиях, но сейчас все кажется таким невозможным. Я опустошен. Мое тело слишком истощено от уколов, и я чувствую все, от жара солнца до дуновения ветра. И это все причиняет мне боль, как будто мое тело медленно разрывается на части, и я на грани рвоты, дрожи, чувствую, как медленно сгораю.