— Вот и обойдись без мистики! — снова воскликнула Ида, а я подумал, что это относится не к моему рассказу, а к тому, что к столику подходил Яша — член Союза, лишенный возраста.
Его Олег так называл: член Союза, лишенный возраста. Казалось, и дома этого не было, а по его будущему фундаменту бродил Яша и комиковал, веселя городовых. Яшу воспринимали как мебель. Не хватало инвентарного знака, да и еще одно: Яша в отличие от мебели пил. Где брал деньги? Угощали. И за расход это не считали, ибо Яша так ставил себя. Молодым покровительствовал советами, ветеранов смешил, а равных ему не было.
Иду, конечно, он знал, а меня счел за молодого и спикировал.
— Вчера совершенно случайно прочел любопытную книжечку, — сказал он, подмигивая Иде. — Называется Библия. Здравствуйте, седой юноша, дерзающий во дни и в полуночи. Да отверзятся для вас врата книгопечатные, да будет вам известно, что ключарь Яша пред вами и что этот Яша — еврей, но пьет, как чеховский чиновник.
Я сходил к стойке.
— О, если б навеки так было! — сказал Яша, принимая принесенное. — Антон опять же Рубинштейн, а слова, можете себе представить, в переводе с хрен знает какого, Петра опять же Чайковского.
— А мне что не взял? — спросила Ида. — И не делай удивленные взоры, выражаясь по-Яшиному. Что говорил Олег? «Мы не имеем права уклоняться от судьбы народа». При тебе контролеры докладывали, как с них простые, ничем не примечательные труженики на обогрев рвали?
Куда денешься, еще раз сделал рейс к стойке. Яша воспрянул и хотел говорить.
— Ариана! — воскликнул он. — Ариана, Ариана! Кому Ариана, а мне мать родная. Плохие времена пришли, для меня-то уж во всяком случае. Чтобы я от Арианы ушел неотоваренным, не бывало! Одна Оторвида осталась, но она резка, резка! Недаром и фамилия многозначащая — Брось, Брось ее фамилия. Молодой человек, — это мне, — если еще ваше состояние в состоянии, то мое чрево к услугам вашей доброты.
— Нам на заседание надо вернуться, — выручила меня Ида. — Пей мое.
— И выпью! В год зайца побеждает смелый. — Яша подгреб рюмку, перелил в свою и долго держал, дожидаясь стока всех капель. — А в благодарность маленькое эссе об Ариане. Кто она, какая протоплазма, не суть важно, важен факт отчаяния. Отчаяния в борьбе с бумагопроизводством — так бы назвали сей факт падкие на сенсацию бумагомараки желтой прессы, поставляющие к столу ихней контрпропаганды отощавших от перелета через океан газетных и журнальных уток, — каково, Идочка?
— И что Ариана? Нам идти надо.
— Только не сразу, только не сразу! Реанимированных бросают не так резко. Да, да, Ариана! Только не уходите! Неужели мне уже через пять минут блуждать по данному заведению и восклицать: «Я ищу кампаньи и покоя, я хочу напиться и куснуть», именно куснуть, я не жаден на закуску, предпочитаю все жидкое. А Кампанья, молодой человек, это ведь в Италии, тут полусемантика, Кампанья: Ренессанс и где-то Шекспир…
— Нам в самом деле пора.
— Вам? Пора? Вам пора меня слушать, превратитесь в одно огромное ухо: Ариана покончила с собой. А ведь Ариана была баба, как говорится, упакованная.
— Иди ты, Яшка, за ней, если так, — рассердилась Ида.
— За оскорбление беру рюмками, — отвечал Яша. — Помните стену приемной директора, стену позади Арианы, ну-ка, ну-ка дружно, дети, вспомнили, дети, молодцы, — вся стена, на фоне которой царствовала в предбаннике Ариана, была увешена чем? Цепями, созданными из скрепок. Блестящая выдумка Арианы — скрепляя очередное дело, исходящие бумаги и другую продукцию усталого, а иногда даже и бодрого аппарата, она что? Она одну скрепку пускала на дело, а другую помещала в цепочки на стену. И стена всего за три Арианины года стала как в рыцарской кольчуге, стена стала сталистой, да, сталистой, неплохо сказано, так что, родненькие, тут не тянутие кота за хвост, тут завтрашний криминал. Вот как ее выловят, болезную да всю обмотанную бухтой этого металлического каната, этой кольчугой скрепочной, тут же и от нас пора уткам лететь за океан, тощая в перелете, а ведь кто над морем не философствовал — вода! Ну-с, ступайте. Такая вот вам в дорогу полечка «трик-трак» Иоганна опять же Штрауса. Магниты готовьте.
Мы встали, и Яша встал и поднял рюмку.
— Магнитики, магнитики готовьте! О, бедная Ариана, о, традиционная бессмысленность даже такого бунта!
В коридоре Ида остановилась.
— Вот возьми. Это Олега. Какой-то странный жанр, в виде отчета о собрании, выступление, что ли.
Я взял листки и, отойдя в сторону, прочел:
«Друзья мои, тут часть записок с вопросами такого рода: «В чем вы видите понятие подвига?», «Как вы думаете, от чего несчастья?» Я готов ответить. Давайте признаемся, уж так мы были воспитаны, что в понятие подвига, по нашему разумению, входило то, что смерть наша непременно должна была совершаться публично, красиво. На миру и смерть красна. Но проходит время, и мы читаем, ну, например, «Порог» Тургенева. Никто не узнает об этой девушке, и проклянут ее, а она гибнет за людей, перешагивает порог. Вопрос: дура она или святая? И еще проходит время, и мы узнаем о миллионах замученных, расстрелянных, заморенных, отравленных, униженных. И пытаемся узнать хотя бы, где их могилы, и нет могил. И еще проходит время, и мы читаем у древних мудрецов, что нет потерянных, и снова пытаемся понять… Что значат эти слова: нет потерянных? Не знаю. Может быть, скоро трава и камни тех мест, где успокоились свершившие подвиг, обретут язык и скажут нам: это здесь.