Звонок вдове
К таким звонкам лучше не готовиться. Сняла трубку Вера. Я чуть не пожелал доброго дня, но осекся и только назвал себя.
— Спасибо, позвонил. Он всегда говорил, что могу обратиться к тебе. Но если эта дрянь, я тебя серьезно предупреждаю, Леша, если эта дрянь придет на кладбище…
— Она придет.
— Тут куча его родственников, я и матери его сказала, что эта дрянь его довела. Он слабый человек, и я его не виню. Его ошибка, что он Иде много позволил. Кто ему запрещал писать о природе — а как его хвалили! — так нет, давай, задрав штаны, побежал за ней.
— Он не мог иначе.
— Еще бы! — И вдруг Вера сказала голосом Олега, да так похоже, что стало холодно: — «Я человек Идеи, Вера. Идея переживает сейчас тяжелейшие времена». А Вера, значит, не переживала? Так что, Леша, у гроба ей делать нечего. Еще с речью выпрется. Я ведь могу и скандальчик вместо панихиды устроить. Я могу. Так что непременно скажи ей, что ей там делать нечего. Если она уже тебя не окрутила.
— Вера, то, что она придет, ясно как день, и ты ни себя, ни мать не настраивай. Отношения их были совсем иными, чем можно вообразить. И никаких речей она говорить не собирается.
— Увела из семьи, хороши иные отношения! Да, ты не входишь в комиссию по наследству?
— Насколько я знаю, такие комиссии образуются не сразу. Уж тем более тебе бы стало известно.
— Странно, — сказала Вера. — Позвонили из комиссии, попросили его бумаги, сказали, что могут сделать официальное отношение.
— Когда позвонили? До того, как ты узнала?
— Нет, я уже поговорила со старухой.
— Ты ей сказала, что ненавидишь его бумаги, что они вас и развели?
— Примерно.
— И сказала, что за ними придут?
— Нет. Они не оговаривали срок. Я почему-то подумала, что эта дрянь может их забрать, и спросила только, не имеет ли она отношения к комиссии, сказали, что нет.
— Кто звонил? Как фамилия?
— Каким-то крупным чином назвался. Федор Федорович.
— Вера, тебя обманули. Не мог Федор Федорович звонить, нас обманули. К старухе приходил кто-то в темных очках, назвался сборщиком макулатуры и вывез все бумаги. У тебя что-нибудь осталось?
— Вряд ли. Он всегда сам выбрасывал, потом увез, а что-то я вышвырнула. Да, погорячилась. Что ж он тогда в любви к детям распинался, а сам их бросил? И меня. Я заметила: кто мне делает плохо, тому во сто крат хуже бывает.
Вера бросила трубку.
Классное сочинение
Последняя моя любовь, думал я, глядя на склоненные головы моих десятиклассников, прощайте, мои ученики: Володя и Сережа, Саши и Олеги, Андрей и Наташи, Марина и Елены прекрасные, прощай, Татьяна…
— Олег!
— Да, Алексей Васильевич? — Потрясающие по своей невиновности глаза. — Что, Алексей Васильевич?
— Вы мешаете Скуратову или он вам?
— У нас взаимовыручка.
— Вам специально дана тема, которую неоткуда списать да и не у кого.
— А если мы похожи? Как две капли воды.
— Тоноян и Скуратов — две капли? — поддела Лида Хомякова.
Класс обрадовался случаю отвлечься, только Елены прекрасные — Виноградова, Шавырина, Кондратюк — не подняли голов и Марина Мельник смотрела в окно.
— Продолжайте, — велел я. — Писать продолжайте, а не отвлекаться.
Пошел вдоль стен, под портретами классиков. Таня Шишкова быстро взглянула веселыми блестящими глазами, Лена Присядина, хмурясь, выдвинула плечо вперед, скрывая тетрадку. Таня Киселева кусала нижнюю губу. А Петрусевич, конечно, еще и не приступала к работе.
— Галя, — шепотом сказал я ей, — выходите из забытья, время идет.
Сережа Потапов повернулся и засмеялся:
— Она, Алексей Васильевич, думает, как писать о себе, какая она есть или какая она в идеале.
Во дворе школы молча, не ссорясь, сидело десятка полтора собак. Уборщица мела асфальт и махала на них метлой, собаки молча переходили на другое место. Стояло предзимье, но такое затяжное, такое слякотное, что уже не верилось, что наступит зима, не верилось, что где-то светит солнце, бывает тепло. Для похорон погода в самый раз.
Год назад я дал им задание написать о себе. Сочинение называлось «Я». Ребята сами вспомнили о нем и спросили, сохранились ли работы. Они сохранились, и мы решили вновь вернуться к теме. Год в их возрасте — вечность, эпоха. Я ходил между рядов, думал об Олеге. Повернулся. Галя смотрела на меня, потихоньку я пошагал к ней и наклонился. Она прошептала:
— Можно, я не буду сегодня писать?
В дверь деликатно постучали.