Нас толкали, я озирался. Старух было много, но все казались помоложе матери Олега.
Никак я не мог найти ее. Устал смертельно, нашел Иду, и минут за десять до закрытия метро мы решили уезжать. На выходе из вокзала на гранитных ступенях, на самом сквозняке сидела старуха в черном платке. Я кинулся к ней. Тронул за плечо. Она подняла старое, измученное лицо. Это была не она.
Пошли к метро, стояли в пустом вестибюле. Милиционер внимательно смотрел на нас. Мне захотелось почему-то подразнить его, притвориться пьяным. Дежурная, захлопывая свою стеклянную будку и зевая, спросила меня весьма дружелюбно:
— Ну чего, поедете или телиться будете?
— Поедем, — сказала вдруг Ида. — Но не на метро.
И мы повернулись. И пошли обратно на Ярославский. Мне показалось, что та старуха на сквозняке была матерью Олега. Она так постарела с горя, что я не узнал.
Старуха сидела на том же месте. Я постоял около, не зная, как вести себя. Потом сел рядом. Она подняла лицо.
— Ничего, посидим. Все не на снегу.
— Простите, вы… Анна Антоновна?
Она не поняла вопроса.
— Ничего. В войну хуже было. А я к дочери приезжала, ничего.
— Почему ж она не провожает?
— Дети у нее, муж в плаванье, чего меня ждать, уеду. Дети. Одни боятся. Дочь-то с семи лет корову доила, сейчас у нее сын десять лет, запуганный, один не сидит. Ничего.
— А когда поезд?
— Не знаю.
— А куда вам ехать?
— Домой еду, куда же ехать?
— Билет есть?
— Нету билета. Да ничего.
— У дочери есть телефон?
— Телефон? Нет. Да ничего. Письма пишет.
— Но как вы думаете ехать? — недоумевал я. — Поезда опаздывают, народу полно, билета у вас нет.
— Отдохну да в кассу пойду.
— Давайте мы вам поможем, — предложил я. — Перейдите на второй этаж, там теплее.
— Ехать-то бы надо, — неожиданно решилась она, — поросенок не кормлен, чую.
Вещей у нее не было, мы пошли. Эскалатор уже не работал, мы пошли по его неподвижным ступеням. Еле прошли, ибо и эскалатор весь был занят сидящими и спящими людьми. По счастью, на втором этаже я увидел железнодорожника и обрадовался:
— Тебе сколько ждать?
— Спроси их! — презрительно ответил он, махая на темное, неработающее табло и на гигантскую очередь к справочному бюро.
— Вот! — сказал я. — Позаботься. Старая женщина. Одинокая, ничего не знает, впервые в Москве, хоть и не при Кагановиче, а помоги.
— А сам?
— Нам ехать надо.
— Тогда бегите. Пойдем, старушка, я тебе по инвалидной книжке куплю.
— Так ведь и я мать-героиня, — отвечала старуха, устремляясь за ним.
— За мной! — крикнула Ида.
Мы помчались на перрон и успели. Еще и не сели бы — электричка уже дернулась и пошла, но двери не закрылись, хотя и шипели. Мы вскочили в пустой освещенный вагон, хлопнулись на желную деревянную скамью и еле отдышались.
— Ты как хочешь, а я отключаюсь, — сказала Ида, подтаскивая к своей голове мое плечо. — Ни о чем не спрашивай.
И в самом деле мгновенно уснула. И то сказать, как она измучилась в эти дни.
Но зачем же, зачем мы прыгнули в электричку? Что водило нами в этот вечер и в наступившую ночь? Я понял, мы едем еще на одну дачу Залесского. Она именно по этой дороге. Я бывал там, когда Олег жил там зимой. «В охранники попал», — смеялся он. Один раз я даже был при их разговоре. Сидел в углу. Еще бы — школьный учитель, вооруженный программой преподавания, в которой не раз фигурировали книги Залесского, как мог я осмелиться вставить слово! Да я бы и не приехал, если б знал, что Залесский будет. Он приехал внезапно. Шофер помог внести в дом вещи и уехал, а мы сели пить чай. Еще Залесский выпил две крохотные рюмочки коньяка, прибавив, что любит гульнуть с молодежью. Говорил, как он дорожит этой дачей, как быстро тут отдыхают нервы. Он, хоть я и совался помочь, сам растопил камин, говоря, что и это входит в систему снимания стресса.
Вот у камина-то и вышел тот разговор, который я запомнил.
Разговор у камина
Началось с писем читателей. Олег сказал о полученном с родины письме (мы его до приезда Залесского читали вместе), в письме была благодарность (у Олега тогда в журнале вышел рассказ).
— И что это доказывает? — снисходительно спросил Залесский. — Ничего или что-то? Вы радуетесь, а это доказывает то, что вы, Олежек, не избавились от неумного приседания перед читателями. Не нагибайтесь к ним, ведите. Вы, хотите этого или нет, отмечены талантом, значит, избранны.