И устал я и ушел от всех. Но от себя не уйдешь, кричало мне сознание, не уйдешь, мы все носим своего дьявола с собой. Неправда, думал я, я знаю средство отбросить его и вот — сел среди пустыни. И не было камня передо мной, не было дорог, не было сторон света. Только пыль да полынь, только слабый ветер да невиданные сочетания новых созвездий. Север, север мой, говорил я в тоске, где ты, где ты, Большая Медведица? Ангел-хранитель мой, я всех бросил, не оставляй меня. «Ты преступник, — отвечал мне ангел, — ты стал дорог кому-то, кого-то влюбил в себя, ты худший из людей, ты от гордыни ушел сюда, а не от смирения». Но как же не уйти, шептал я, ведь люди злы, они увеличивают пустыни, плюют на землю, отравляют воду и воздух, они разлагают естественную природу нефти и угля, они вырывают спрятанную в глубины радиоактивную руду и убивают ею себя. Они не живут, они выживают, они — самоубийцы, помнить о самоубийцах, поминать их — грех! Разве не так? И я все равно бы ушел, у меня слабое сердце, а у них железные сердца и стальные нервы, разве мне убедить их? Да, обо мне плачет женщина, но когда б я был с ней, она плакала б еще больше.
И отошел ангел от меня, и не было там воды и пищи, и я упал духом и восскорбел, ибо не выдержал искушения голодом, проклятое тело не собиралось умирать и казнило меня. Но куда было ползти за спасением? На седьмые сутки меня окружили миражи, но им не надо верить и снам не надо верить, только бред реален да еще схождение с ума.
Я и думал, что сошел с ума, когда увидел огромную фигуру женщины. Она была в белых, светящихся по подолу одеждах, высока ростом и шла босиком. За нею по песку, по колючкам ползли уроды, старые и молодые, особенно много детей. Губы их были в гное и коростах, один из них, уцепившись за меня, встал и велел кому-то принести воды. Принесли воду в разбитом, протекающем черепке. Из него все пили по очереди. Я напился и очнулся и думал, что все исчезнет. Но женщина села рядом со мной. «Это дети мои, — сказала она, — это я родила их уродами. Я росла около озера, купалась в нем и верила его водам. Но вода была отравлена, я узнала об этом, когда полоскала рубашку. Был вечер, моя рубашка осветилась от фосфора и ртути, которые были в озере. Я стала заразной и больной. Потом я забеременела и почувствовала себя здоровой. Это ребенок мой взял на себя мои болезни и родился калекой. Не мог ходить. Он еще во чреве, очистив мою кровь от отравы, был обречен. Вот он, уже взрослый, остальные тоже мои. Я — мать калек и уродов нашего времени. Ночами я хожу по водам и очищаю их. Все тяжелее мое платье, все труднее ходить, и все ближе меня настигает Смерть. Она тоже женщина, только в черном, и она идет по пятам. В моем платье что-то свадебное, не правда ли? Будь Смерть мужчиной, не было б ей лучшей невесты, но она — женщина и она ненавидит меня. Она идет убивая, я — воскрешая. Она давно б настигла меня, но когда она приближается и разводит костяные руки, кто-то из моих детей бросается ей под ноги. И тогда раздается на земле взрыв, обвал, землетрясение, тогда снег падает среди лета и покрывает сады. Тогда тайфун зарождается и несется к побережью. Это людям дается знак, что мои дети гибнут из-за них. Но люди думают, что это стихийные бедствия». «Можно, я пойду с вами?» — попросил я.
Стало рассветать, и мы пошли вслед за нею. Шли тяжело и медленно, и я заметил, что уроды беспокойно оглядываются. И оглянувшись, я увидел, что нас настигает черная высокая женщина. И тогда все возликовало во мне и силы меня наполнили. «Идите скорее, идите!» — закричал я и пошел навстречу Смерти…»
— Это все? — спросила Ида после молчания.
— Да, — отвечал Залесский, — я пока еще не решил, в какую катаклизьму, так сказать, облеку взрыв стихии.
— Илья Александрович, — сказала Ида, — это не вы писали.
— Голубушка, это чересчур!
— Да, — сказал и я, чувствуя, что бледнею, — это рука Олега.
— Вы убили его и выкрали его рукописи, — добавила Ида.
— Ну-с, как пишут в газетах, награда нашла героя, — ответил Залесский.
Это было последнее, что я запомнил.
Палата номер шестьсот
Кто жил в свое время, а может, и живет сейчас, в общежитии, в казарме, кто ночевал в общих номерах маленьких гостиниц, тот знает, что это такое — храпящий сосед. Беда в том, что человек не виноват в том, что храпит, я даже слышал, что храпят сердечники, тут тем более нет их вины, человек же не храпит, пока не заснул, а когда заснул, он же не знает, что храпит, что из-за него не могут заснуть. В армии и общежитиях борьба с храпящими грубовата, но эффективна, а как бьггь, когда храпит больной в послеоперационной палате?