— Как только нас оставят в покое.
Уже на борту парохода «Смоленск», дожидаясь, когда подвезут разобранные самолеты, Каманин еще раз поглядел на летные карты со штриховкой и пометками «не исследов.» и подумал, что перелет будет не простым.
Во время швартовки и крепления разобранных самолетов на палубе он не выдержал и крикнул матросам, которые помогали механикам:
— Товарищи! Поаккуратнее! Ведь они деревянные. Дерево и полотно, и всё.
Один из матросов спросил:
— Это на таких аэропланах вы полетите через горные хребты?
— Полетим, — скромно ответил Каманин.
— Вас ветром снесет, как мотыльков.
— Ну, это мы еще посмотрим, — отозвался Каманин.
Во Владивостоке группа пополнилась прибывшими сюда пилотами: военным летчиком Пивенштейном и гражданским — Фарихом.
Итак, стало шесть летчиков при пяти самолетах. Каманин решительно не знал, как тут выйти из положения. И о чем только думали там, наверху?
Он поглядывал на летчика Фариха, в прошлом механика самого Слепнева, — рослого, бородатого, в щеголеватой заграничной куртке с меховым воротником и думал: «Ну как делить самолеты?»
Однажды Фарих, обращаясь к военным летчикам, неожиданно сказал:
— Откуда вам знать Север? Разве что по газетам. Неужели вы рассчитываете научиться всему в процессе полета?
Каманин почувствовал себя задетым за живое.
В словах Фариха был намек на то, что руководство группой предоставлено человеку неопытному, солдафону.
Он поглядел на рослого Фариха снизу вверх и, еле сдерживая закипающую злость, нарочито тихо сказал:
— Правительство назначило меня командиром. И я буду вести отряд до конца. А незнакомых путей бояться не нам, красным военлетам.
Каманину приходилось впервые плавать по морю, и многое казалось ему необычным.
Он долго не мог привыкнуть, что ремень с кобурой раскачивается, как маятник, а сапоги ездят по каюте то к двери, то к иллюминатору. Но потом считал это естественным и даже забавным.
Он решил, что надо проводить ежедневную учебу, и каждый день собирал летчиков и читал им вслух книги об Арктике. Попытки заставить Молокова рассказать о работе пилота на Севере были неудачны. Василий Сергеевич отвечал только на поставленные вопросы и оправдывался:
— Я лекций читать не умею. Там на месте, в Арктике, все увидите.
Большую часть времени он проводил со своим аэропланом, бортовой номер которого «2» был написан голубой краской.
Машине подходил срок капитального ремонта, и потому Молоков и его механик Петя Пилютов на всякий случай проверили мотор, промыли фильтры, просмотрели и смазали троса управления, залепили дырки в обшивке, возникшие при загрузке, металлические части смазали тавотом.
— Металл тут от одного воздуха коррозирует, — пояснил Молоков.
Спокойный и добросовестный Молоков подружился со своим механиком. Впрочем, дело всегда сближает людей. И лететь-то ведь на одном самолете и, если что, так и падать вместе…
Капитан Воронин ввел на льдине такой же порядок, как и на судне. Также через четыре часа отбивались склянки, также шла «непрерывка». Те части замерзшей майны, где когда-то был «Челюскин», окрестили в соответствии с расположением носа, кормы и надстроек.
Иногда капитан подходил к майне и задумчиво глядел на нее. Перед ним возникал как бы призрак судна, знакомого ему до каждой детали судового набора, до каждой заклепки.
Чтоб не чувствовать своей неприкаянности — ну как это капитан может существовать без корабля? — Владимир Иванович «переквалифицировался» в разведчика аэропланов. Но после двадцать седьмого полета Ляпидевского в сторону льдины, у него снова пошатнулась вера в авиацию. А ведь в марте морозы будут градусов в сорок, не меньше. В такую погоду не летал, пожалуй, никто.
Воронин прошелся по лагерю, заглянул в палатки матросов и кочегаров, потом все-таки встал на лыжи и двинулся на поиски очередного аэродрома. Больше ему ничего не оставалось делать.
Было 5 марта.
В палатке матросов появился белый, как привидение, дневальный Миша Филиппов, один из участников спасения Нобиле, и присел у камелька, дабы растопить его и вскипятить чай.
Он четыре часа бродил вокруг лагеря с винтовкой, прислушиваясь ко всем звукам, которые издавало море и льды.
— Жарко? Да, Миша? — спросили его с фальшивым сочувствием.
— Ташкент! — огрызнулся Миша.
— Каково давление?
— Сорок градусов и легкий бодрящий норд-ост.
— Сегодня не прилетят. Можно еще поспать. Да и вообще не прилетят.