Подходя ближе к замечтавшемуся романтику, замечаю странность окружающей обстановки. Точнее, одну конкретную странность — Рамиреса нет.
— А кто же совсем недавно давил на мою совесть, причитая, что ему открутят голову? — я усмехаюсь и складываю руки на груди. — Где Рамирес?
— Уж не знаю, кто там давил на твою несуществующую совесть, — Рид вздергивает подбородок и отводит взгляд, снова переводя его на горизонт, — но Ирвин оставил это дело на меня. И он правда был очень недоволен, что мы, «как дилетанты», не согласовали все шаги еще раз, — он потягивается, разминая шею. — Так что давай поскорей покончим с этим, и я со спокойной совестью поеду пить.
— Не обольщайся. Свою совесть ты давно пропил, — я сажусь рядом, но не слишком близко. — Итак, наши шаги?
— Да плевое дело. Ерунда, — он фыркает, доставая из кармана пальто свернутые бумаги, и, не глядя, начинает обозначать основные моменты. — Наша знакомая старушка продала единственное жилье в два раза ниже рыночной цены. Об этом прознала дочурка и, порыв немного носом, вышла на нас, как на главных виновников всех бед ее дурной мамаши, — передавая мне документы, он продолжает говорить. — Старуха, конечно, в расстройстве и всем остальном, но ее подпись у нас есть. Отстающей в развитии она не считается, так что здесь у нас все чисто.
— Не считается, конечно. Куда ж ей до тебя, — подкалываю его и, игнорируя высунутый язык, еще раз пробегаюсь глазами по документам. — Как обстоят дела с адвокатом?
— Ирвин уже связывался с ним. Сначала он упирался, но небольшая «демонстрация» заставила его более основательно все обдумать. Теперь все их доводы больше не будут иметь смысла.
Мне было хорошо известно, какие Рамирес проводил «демонстрации». Приятного в этом было мало, поэтому повезло, что на месте адвоката была не я. Закончив читать, я вернула Риду смятые бумаги.
— Ничего не меняем. Делаем, как договорились: приходим, доказываем свою непричастность, уходим с победой, — я потираю ладони, чувствуя, как начинает холодать. — И не смей ляпнуть что-нибудь идиотическое. Не хватало еще провалиться на таком деле.
— Я буду нем, как рыба. Похмелье не способствует красноречию, знаешь ли, — Кейн усмехается, а затем щелкает пальцами. — Точно! Чуть не забыл! И все из-за тебя, Джи-Джи! — вскрикивает Рид, резким движением вытаскивая что-то из кармана. — Держи.
Он протягивает небольшую бумажку и, забирая ее, я замечаю дату. Это билет на самолет в Чикаго. Ровно через месяц. Кейн встряхивает карманы и достает еще один билет.
— Наш путь на родину. Ирвин все время нудил, что я должен мигом отдать один тебе, — он кивает на билет. — Так сказать, аванс за последнее дело в Корее, а после… мы возвращаемся домой.
Рид убирает свой билет в карман и снова переводит взгляд на реку. Я не знаю, должна ли я радоваться возвращению в Чикаго или только сильнее зацепиться за оставшийся здесь месяц. Помню, что отправлялась я сюда с большой неохотой, но кто бы меня спрашивал? Но теперь, когда совсем скоро нужно возвращаться, я опять задумываюсь о своем будущем. У меня не было жизни до «Триады», не будет и после — так мне говорил Рамирес, и время показало, что он был прав. В какие бы места мы ни прибывали, у нас всегда была одна цель и одни и те же роли, отличающиеся только деталями и именами, но не содержанием. Чем больше я думаю об этом, тем в большее уныние меня это вгоняет. Я поднимаюсь с земли и иду в сторону дороги.
— Без долгих прощаний? — Кейн хмыкает мне в спину.
— Без долгих. Не проспи завтра.
Приятно думать о завтрашнем дне и знать, что после этой милой пародии на суд останется еще целый месяц корейского колорита. Мне явно нужно будет еще раз прогуляться по тому парку — скамейки там чертовски удобные.
Дорога до квартиры, которую любезно снял для меня Рамирес, оказалась почти такой же скучной, как и все то, чем я занималась по прибытии в Корею. В основном я возилась с документами, пока Кейн-ищейка рыскал в поисках рычагов давления и слабых мест, параллельно пытаясь выстроить какое-никакое доверие с нашими целями. Впрочем, возня с бумагами воспринималась мной как данность — когда мы были в Бельгии, с документами возился уже он.
Внутренне я усмехаюсь, когда начинаю оглядывать вечерний Тэджон. Сюда мы вернемся не скоро, если вообще вернемся — не хватало еще светиться дольше положенного. Через пару кварталов я окажусь в теплой квартире, поем и лягу спать. Лягу спать даже не на скамейке, наверное, стоит этим гордиться.