— Да, — коротко ответила Ингрид, не вдаваясь в подробности закрытия порталов между Обливионом и Нирном. — Только я не о городе говорю, а о тебе. Тебя хотят убить, как отца и братьев.
Народ от алтаря, включая жрецов, понемногу оттягивался к площадке у дверей в храм, где отдыхали и приводили себя в относительный порядок солдаты и стража — всем хотелось подробностей и хоть каких-то перспектив. Мартин быстро глянул по сторонам и, понизив голос, спросил:
— Ты что-то знаешь о моём отце?
— Только то, кем он был. И ещё знаю, — она натянуто ухмыльнулась, — что он поверил мне с первого взгляда. Похмельной норде с подбитым глазом и рассаженными в кровь кулаками поверил. Да так, что отдал ей свою главную ценность и приказал найти тебя. Если ты и правда его сын, посмотри на меня и скажи: ты поедешь со мной? С первой встречной бабой, которая пугает тебя заговорами и убийствами?
Мартин помолчал, пристально глядя на неё. Ингрид хмыкнула. Она без всякого зеркала знала, что он видит: норда в побитой кирасе с чужого плеча, грязная, встрёпанная, с чужой кровью и копотью на простоватой некрасивой морде… вот просто брось всё и иди за нею! И как его убедить — непонятно. Даже если он поверит в отца-императора, с чего бы ему прятаться по лесам в компании откровенно бандитского вида бабы? А уводить его нужно, и срочно: чутьё, никогда ещё мародёршу не подводившее, взахлёб вопило, что беда уже близко. Можно сказать, за дверью уже стоит, а то и пинком распахивает двери…
— Ты расскажешь мне всё, что знаешь, — сказал Мартин наконец, и вопроса в голосе даже тени не было. То ли бастард в служителях Акатоша так насобачился с прихожанами беседовать, то ли септимовская кровь давала о себе знать, только это был приказ, а никакой не вопрос и даже не просьба.
— По дороге, — согласилась Ингрид. — Только сразу говорю, знаю я немного. Меня послали, и я пошла, и пошла, и пошла, как в той байке по новобранца и каптёра. Смотри, стража выводит народ наружу. Видно, Матиус отдал приказ отвести гражданских, — она фыркнула на этом слове, — в лагерь внизу. Пошли скорее, или ты повоевать рвёшься? Помочь отбить графский замок?
Он медленно покачал головой. Видно было, что да, хочет он, очень хочет посчитаться с тварями, разрушившими его город, но возможности свои знает слишком хорошо.
— Не будем путаться под ногами у солдат, — сказал он.*
По дороге в лагерь на нестройную колонну горожан напали невесть где прятавшиеся скампы. Народ в панике бросился кто куда, мешая стражникам, а какой-то идиот затеял в этой свалке стрелять по скампам из лука. А может, и совсем не идиот — Ингрид подобрала стрелу, отскочившую от орихалковой пластины. Благослови Малакат орочьего кузнеца, смастерившего броню: когда стрела свистнула у самого правого уха, Ингрид резко шагнула в ту же сторону, прикрывая собой одетого в рясу Мартина, и следующую словила уже в наплечник. Она резко развернулась, но стрелка’ не было видно среди мечущейся толпы, а стрела была самая обычная, стальная с красно-полосатым оперением, из тех, каким пользуются и стража, и легионеры, и даже охотники, если они не эльфы с эльфийскими же луками и стрелами в колчанах.
— В лагерь бегом, — скомандовала она Мартину, хмуро смотревшему на стрелу в её руке.
— Ты думаешь…
— Я уж не знаю, что и думать! — рявкнула она. — Если мне скажут, что вся эта толпа обливионских тварей пришла за тобой, я уже и в это поверю!
В лагере творилось скампы знают что — новоприбывшие метались, разыскивая своих родных среди тех, кто спасся раньше; те, в свою очередь, толкались и выкрикивали имена своих близких, надеясь, что они найдутся среди тех, кто укрывался в часовне. В этой кутерьме Ингрид затащила Мартина в палатку с ранеными и со словами: «Я очень извиняюсь, мужики, но вот срочно надо!» — принялась сдирать с него его долгополое одеяние. Он от неожиданности даже не сопротивлялся, хотя раненые заржали и засвистали, подбадривая обоих. Ингрид узнала о себе, что она горячая штучка и вообще бой-баба, и что если бы кое-кто тут мог встать, она бы осталась куда более довольна. Хмыкая над шуточками и предложениями, она тем временем, кое-как раздёрнув пряжки, содрала с себя кирасу и напялила её на Мартина: под рясой у него имелись вполне нормальные штаны и рубашка. Льняная, правда, не толстого сукна, как надо бы, но искать суконную времени не было. Раненые озадаченно примолкли, а Ингрид схватила чьи-то сапоги и кожаную куртку, выгребла горсть монет, не глядя на их достоинство, бросила на одеяло ограбленному мужику и потащила Мартина к лошадям.
— Да что ты всё меня таскаешь, как кошка котёнка?! — возмутился он, пытаясь угнаться за нею и громыхая при этом плохо пригнанной и вообще непривычной ему бронёй.
— Жить хочешь? — спросила она, торопливо седлая ту кобылку, что была поноровистее, чтобы на её более спокойной и послушной товарке как-нибудь усидеть без седла. — Счастливо не обещаю, но чтобы долго — постараюсь. Так что заткнись и слушайся.
Всё походное добро, включая одеяла и котелок со сковородкой, осталось в лагере беженцев, а крупу и сало она отдала в общий котёл ещё до того, как сунулась во Врата, так что пришлось беглецам голодать до ближайшего трактира. Поговорить по дороге тоже не получилось, потому что Ингрид верхом и без того-то ездила неважно, а уж удержаться на спине у лошади без седла — задачка была для неё посложнее, чем пробиться сквозь скампов и дремор к сигильскому камню.
Денег у неё было в обрез, и из них ещё заметную часть пришлось потратить на старенькое седло, кем-то пропитое в незапамятные времена и завалявшееся у трактирщика просто потому, что выкинуть тому было жалко даже такой хлам. Стол и ночлег Ингрид вообще предпочла отработать. Посуду мыть? Э-э… мужик, а дров наколоть не надо? Ну, в каком трактире не надо наколоть дрова, если без конца нужно топить плиту и греть воду для стирки и умывания?
Мартин, не спавший с самого нападения даэдра, после обеда просто упал и уснул, а Ингрид, хоть и устала до смерти, упрямо взяла топор и пошла колоть дрова: откладывать отработку стола-постели на завтра ей совершенно не хотелось. Надо было спешить — это она знала точно.
Колун был неплох — правильно заточенный, тяжёлый, на удобной рукояти, — и дрова из-под него разлетались только так, хоть и сыроваты были.
— Эк ты их, — с довольным видом сказал трактирщик, выглянувший проверить, не отлынивает ли постоялица. — Сразу видать, норда. Не зря про вас болтают, будто топор у вас заместо погремушки, с самого, стало быть, рождения… А вы чего ж не в Анвил подались? Ваши-то, кватчские, всё больше туда двинули. Графиня-то женщина добрая, и вообще… ну, баба же, жалостливая, а как ещё вас в Скинграде встретят? Беженцы никому не сдались, особенно в такое время мутное. Вон и Драконьи огни, болтают, погасли.
— Родню догоняем, а про них нам сказали, будто в Скинград пошли, — соврала она, глазом не моргнув. — Может, видал? Тётка в годах уже, волосы с проседью, сама такая… — Ингрид сделала округлые движения перед грудью и по бокам… — в теле? Ну, была, то есть, пока всё это не стряслось. И с мужем должна была уйти.
Трактирщик почесал в затылке:
— В годах, да с проседью, да в теле? Ну, ты, подруга, и описала. Да таких двенадцать на дюжину.
Та развела руками:
— А глаза серые, и одета была в коричневое платье суконное, шелка-бархаты нам не по карману. Сама понимаю, что с такими приметами до посинения можно искать. Одна надежда, что догоним.
— Дого’ните, — заверил трактирщик. — Они ж в годах, тётка ваша с мужем, сама говоришь. Быстро идти не получится.
То ли на их голоса, то ли по другой надобности на задний двор вышел Мартин. Сонный, встрёпанный, осунувшийся — и всё равно красивый мужик. Имперец, одно слово.
— Извини, — сказал он. — Уснул, оставил тебя разбираться со всем этим…
— Дрова колоть ты всё равно не умеешь, — отмахнулась она.
— Почему это? — возмутился он. — Я вообще-то на ферме вырос!
— Ой, да знаем мы эти фермы! Отправили дохляка городского на свежий воздух да на парное молочко, а он всё одно за книжками целый день.