— Белых десять баночек закатал — так? Рыжиков четыре баночки — так?
Старик с седой щетиной говорил, добродушно улыбаясь:
— Поймал на удошку што грамм ошетрины… — и хохотал.
Рядом человек в зимней шапке и ватнике настойчиво говорил соседу:
— Я король плотников. Понял? Король плотников…
Он повторил это много раз, и я неожиданно серьезно подумал: «А что? Снимет зимнюю шапку — и под ней окажется корона!»
За нашим столом сидел маленький человек со сморщенным темным лицом.
— Слышь-ка, слышь-ка, — быстро говорил он, — Юрий Иваныч Боровов — это я. Механик на буксире «Путейском», слышь-ка!.. На «Путейском»! Бакен там поправить, с мели кого стащить… Слышь-ка, слышь-ка… из Ленинграда?.. У меня там сын — министр.
— А разве есть в Ленинграде министры?
— Слышь-ка, слышь-ка… Ее-е-есть!
— Юрий Иваныч, — спросил я, — а можно сейчас на Ладоге в шторм попасть?
— Слышь-ка, слышь-ка… мо-ожно! — успокаивающе сказал Юрий Иваныч.
Мы пошли на теплую деревянную пристань, где сидело много народу с вещами. Сухонькая старушка сидела, сдвинув с головы на шею платок. Потом она развязала мешок, из мешка сразу высунулась голова петуха.
— Слышь, бабка, — сказал парень, — оштрафуют тебя за птицу!
— А чего меня штрафовать! — сказала она. — Пусть его, — показала на петуха, — штрафуют!
— А не заблудишься в городе-то?
— А может, и заблужусь! — беспечно сказала она. — В прошлый раз приехали — и метро никак не найдем! Бегаем по плошшади туды-сюды!
Я вдруг ясно почему-то представил, как именно она бегает.
— Ждать-то не надоело? — спросил кто-то (старушка явно стала центром внимания).
— А што не ждать? — сказала она. — Я и кружку пива выпила!
Все вокруг заулыбались, и я вдруг почувствовал, что тоже улыбаюсь. Не хотелось вставать с теплой земли, на которой мы сидели, усыпанной крупными деревянными щепками и стружками, но пора было плыть дальше. Мы слезли в катер и по узкой протоке вышли на широкую Свирь.
Мы шли весь день. Я стоял на деревянной палубе в шерстяных носках, держа штурвал. На широком разливе, далеко впереди, стояли белые и красные бакены, как фишки на поле игры. В тучах образовался высокий колодец. Я был счастлив, что веду катер.
Я вел до самой темноты, потом уговорил Никиту оставить меня и на ночь за штурвалом. Я зажег ходовые огни по бокам рубки. От них моя правая рука стала красная, левая — зеленая.
Стало темно, нужно было идти по створам — парным огонькам на берегу. Надо, чтоб огоньки эти совпали, и идти так, чтоб они не расходились. И искать в это время следующую пару огоньков. Рядом раздавалось адское клокотанье воды в камнях, но это вроде бы неважно, если идешь правильно по створам. Долгое время ничего не было, кроме огоньков, маленьких и тусклых, на невидимых берегах. Потом я вдруг увидел на абсолютно темном берегу одиноко стоящий огромный, пятиэтажный, дом, с большими, ярко освещенными окнами. Я испугался, я никак не мог понять, откуда вдруг этот дом в совершенно пустынной (по карте) местности, и вообще — что это такое? Фабрика?.. Но почему так тихо?
Тут, по створам, я свернул резко влево и вдруг увидел, что дом этот в полной темноте стоит на моем пути. Сердце стучало в самом горле, и только подплыв совсем близко, я понял, что это идет пассажирский корабль.
Потом, после долгих часов тьмы, вдруг показалось много огней на разной высоте — на кранах, на кораблях, — и я по карте понял, что мы проходим Лодейное Поле. Мы прошли под длинным высоким мостом с огоньками. Проснулся Никита, и я пошел спать. Расстилая на диванчике постель, я отодвинул слегка занавеску — посмотреть в окно на прощанье, и мне показалось, что кто-то заклеил окна бумагой.
Я выглянул на корму и еле увидел ноги Никиты. Мы двигались в абсолютном тумане! Я вылез, одежда сразу насквозь промокла. Не было видно даже мачты.
— Зайдем за первый бакен и встанем! — сказал Никита.
Слова доходили глухо, как в вате.
Вдруг из тумана, совсем рядом, показалось что-то черное… Деревья! Мы шли на берег!
— Якорь! — закричал Никита, вырубая двигатель.
На ощупь, не видя, я добрался до носа, сбросил якорь, стал спускать цепь. Но слабины все не было — нас несло, якорь не цеплялся, скреб по каменному дну. Я выпустил всю цепь и вернулся к Никите. Он зажег на мачте стояночный огонь, в сплошном тумане он казался маленькой свечкой. Вдруг мы увидели две больших наших тени — на облаке, в котором мы сейчас были.
— Брокенское чудовище! — глухо услышал я голос Никиты. — Вот уж не думал, что кончу жизнь Брокенским чудовищем!