Разочарование застыло в моих жилах, когда я произнес эти слова вслух. А потом почувствовал себя идиотом из-за того, что вообще был разочарован. Чего, черт возьми, я ожидал от своей матери? Неужели действительно думал, что однажды она исправится и станет лучше? Неужели думал, что та изменит свое мнение?
Нет, не думаю, что я действительно верил в то, что это произойдет, но солгал бы, если бы сказал, что перестал надеяться.
Мне кажется, никто никогда по-настоящему не перестает надеяться. Даже на то, что заведомо невозможно.
— Ты действительно думаешь, что это всё, что было? — прошептала Рэй, ее нерешительность была очевидна. — Потому что, Солджер, я не знаю. Она просто… она звучала очень…
— Что? Отчаянно? Беспокойно? Испуганно?
Рэй поковыряла кутикулу и неохотно кивнула.
— Да, я знаю. Она всегда так говорит, когда принимает какую-нибудь тяжелую дрянь.
Рэй посмотрела на меня с большим скептицизмом, чем я ожидал.
— Ты уверен?
— Уверен ли я? — огрызнулся я, отбрасывая одеяло и вылезая из кровати с такой поспешностью, что чуть не споткнулся о собственные глупые ноги. — Думаю, я чертовски уверен, Рэй. Даже больше, чем ты.
Я оглянулся через плечо, направляясь к шкафу.
— Без обид.
— Ладно.
«Рэй просто пытается помочь. Она просто пытается разобраться во всем вместе со мной».
Я схватился за верхнюю часть дверного косяка, зажмурил глаза и выдохнул. Затем повернулся к Рэй лицом, все еще сидящей на кровати, где оставил ее.
— Ты не знаешь мою мать так, как знаю ее я, — начал я, мой голос был тихим и хриплым. — И я могу понять желание поверить, что она говорит такие вещи не просто так. Понимаю желание поверить, что она действительно может любить… — Мой голос дрогнул под тяжестью пульсирующего желания расплакаться, и я прочистил горло, зажимая нос и прогоняя прочь эти чувства. — Она не способна ничего любить, Рэй. Она такая, какой была всегда.
Рэй слегка кивнула и едва ли могла смотреть на меня. Не могла даже моргнуть, чтобы по ее щеке не скатилась непрошеная слезинка. Сначала я подумал, что эта слеза — свидетельство боли, которую я причинил, и возненавидел ее. Я ненавидел себя за то, что говорил грубо, за то, что сорвался и вызвал воспоминания о ее прошлом.
Но потом, когда Рэй поднялась на ноги, зажмурила глаза и двинулась вперед, обхватив меня за талию и прижавшись щекой к моей груди, я понял, что Рэй расстроена вовсе не из-за моей резкости по отношению к ней.
Она расстроилась за меня.
— Мне так жаль, — прошептала Рэй, прижимаясь губами к моей коже.
Я прикоснулся подбородком к ее макушке и притянул ее тело к своему.
— Не стоит.
— Ну, я все равно сожалею.
Рэй сжала мою талию, и я обхватил ее за спину, прижимая ее к себе еще ближе, еще сильнее. Хотелось бы обладать способностью заставить ее атомы слиться с моими.
— Сколько у тебя времени до работы? — спросил я, ненавидя, что ей вообще приходится уходить.
Она убрала руку с моей талии, чтобы посмотреть на часы.
— Около часа.
Я наклонил голову так, что мои губы коснулись ее волос.
— Хорошо. Я быстро схожу в душ, а потом приготовлю завтрак.
Она улыбнулась, прижавшись к моей груди.
— Я разбужу Ноя.
Я смотрел, как Рэй выходит из комнаты, а голос моей матери все звучал у меня в голове. «Я люблю тебя», — сказала она, возможно, впервые в жизни, и, Боже, как мне хотелось в это верить.
Но, как и сказал Рэй, я не был уверен, что Диана Мэйсон способна любить что-либо, кроме своих маленьких розовых таблеток. И мне следовало убедить себя, что это нормально; ведь убеждал себя в этом большую часть своей жизни.
И, кроме того, пока у меня была любовь Рэй, я не нуждался в своей маме.
Да у меня ее никогда и не было.
Яйца шипели на сковороде, а хлеб болтался в тостере, готовый в любой момент выскочить и напугать меня до усрачки.
Рэй сидела за столом с Ноем, беседуя о том, что он будет помогать ей в библиотеке в течение следующих нескольких дней, пока его бабушка и дедушка не вернутся из поездки в Поконо.
Элевен играл с болтающимися концами моих шнурков, вздрагивая каждые несколько секунд, когда бекон потрескивал.
Ничего необычного. Все было хорошо. Все казалось именно таким, каким и должно было быть. И все же над моей головой висело облако дурного предчувствия, то самое, которое накануне усилилось из-за того единственного ворона, который сопровождал нас во время прогулки на пляж. Жуткое чувство тревоги, ощущение, что вот-вот что-то пойдет не так…