— Со мной все будет в порядке, — сказала я ей, прекрасно зная, что, как только приду в душ, дам себе десять минут, чтобы мои осколки упали и рассыпались, прежде чем мне нужно будет встать и снова собрать их воедино.
Так я поступала.
Я всегда так делала.
Ной зашевелился на моем плече, прижался ко мне, как в детстве, а затем резко поднял голову и осмотрел комнату глазами, которые сразу же стали широкими, но все еще оставались мутными от затянувшегося сна.
— Где Солджер?
Бедный мальчик. Из-за того, чему он был свидетелем. Из-за того, чему тот подвергался, когда я так старалась защитить его, сделать все правильно. Теперь я чувствовала, что потерпела неудачу.
Боже, я подвела всех, кого любила.
С трудом сглотнув, я сказала:
— Детка, он все еще в оп…
Краем глаза увидела, как в приемную вошел мужчина в медицинской одежде. Гарри первым вскочил на ноги, и я последовала за ним, ощущая, как с каждым ударом сердца меня охватывает тошнотворная паника.
Ной был рядом со мной, родители и Патрик стояли рядом, когда я спросила:
— Как он?
Доктор переводил взгляд с одной пары глаз на другую, обращаясь ко всем нам с выражением мрачного сожаления, которое с каждой секундой все больше опустошало мою душу.
И с каждой секундой, каким-то образом зная, что он собирается сказать, я думала о тех последних минутах, которые были у меня с Солджером.
О тех минутах, которые, как я знала, будут преследовать мои сны и все, что между ними, еще долгие годы — да что там, может быть, даже навсегда. Секунды перед тем, как приехали парамедики, вернули его и забрали. Те, в которые я держала его за руку, осознавая, как кровь покидает его тело и скапливается вокруг нас обоих. Поглощая нас в черную дыру, где, возможно, мы оба могли бы жить вместе — там, где нас не коснулась бы никакая беда, никакая боль или страдания. И я сказала ему, что люблю его. Говорила ему это снова и снова, и снова, и снова, потому что, если это было последнее, что Солджер когда-либо слышал, он заслуживал знать это. Каким бы ненавистным он ни был для некоторых, в конце концов, тот был любим.
И всегда будет любим.
Моя решимость держать себя в руках уже рушилась, когда доктор снова поднял взгляд на меня. Мои колени подкосились, но руки крепко держали Гарри и Ноя.
— Как он? — повторила я, желая, чтобы этот человек просто перешел к делу и рассказал нам то, что мы уже знали.
Врач сглотнул и изобразил извиняющуюся улыбку. Улыбка говорила о том, что подобные новости никогда не доставлялись так легко, независимо от того, сколько раз ему приходилось быть посыльным.
— Мне очень жаль, — сказал врач, удерживая мой взгляд. — Боюсь, все выглядит не очень хорошо.
Солджер трижды спасал мою жизнь, прежде чем я однажды спасла его. И когда кирпичи, скреплявшие мои стены, рассыпались, оседая пылью на пол в той комнате ожидания, я поняла, что этого было недостаточно.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ВРЕМЯ УХОДИТЬ
СОЛДЖЕР
В одиннадцать лет у меня развился парализующий страх смерти после того, как я стал свидетелем того, как мой дедушка замертво рухнул на тротуар перед нашим домом, а через несколько лет наблюдал, как моя бабушка внезапно и скоропостижно умерла от рака.
Мое отрицание было сильным — неприступная башня в центре моего сознания и всего, что я делал. И жил верой в то, что если просто сильно этого захочу, то смогу избежать смерти.
Я упорно боролся за себя. Еще больше боролся за свою мать. И я выжил — мы оба выжили, — именно так, как я и предполагал. Несмотря на препятствия, которые встречались на нашем пути. Я убедился в этом.
Но когда в двадцать один год я сидел на обочине дороги и смотрел, как мой лучший друг испускает последний вздох, весь страх перед смертью исчез. Реальность смертности стала неоспоримой, одним ударом опрокинувшая башню, воздвигнутую мной. И меня одолело простое принятие того, что смерть — это просто неизбежная часть жизни. Каким-то образом, наблюдая за смертью Билли, я испытывал странное чувство комфорта. Как будто если он смог это сделать, то и я смогу.
И я крепко держался за эту мысль всю оставшуюся жизнь. Если бы мне в любой момент пришлось встретить конец своей жизни, то я бы боролся до тех пор, пока не смог бы больше бороться. И принял бы свою судьбу с достоинством. Тогда переход был бы простым. Легким и простым — так же, как это было для Билли.
Потому что, как я уже сказал, если он смог это сделать, то и я смогу.