В этот момент на пороге возникла Сара и быстро заговорила по-французски. Офицер сорвал с головы кивер, поклонился и показал ей рисунок. Сара, должно быть, выразила восхищение работой, потому что француз вырвал лист из блокнота и с поклоном подал ей. Они беседовали ещё несколько минут, вернее, говорил офицер, а Сара со всем соглашалась, время от времени что-то вставляя пару слов. Наконец, француз поцеловал ей руку, дружески кивнул Шарпу и удалился по лестнице, ведущей под арку.
- И что всё это было? – спросил Шарп.
- Я сказала ему, что вы – голландцы. А он подумал, что вы – кавалерист.
- Это потому, что он увидел палаш, брюки и сапоги, – пояснил Шарп. – Он ничего не заподозрил?
- Он сказал, что вы – образ солдата современности, – ответила Сара, разглядывая рисунок.
- Точно. Всегда считал себя произведением искусства.
- Еще он сказал, что вы символизируете ненависть народа против старого прогнившего мира.
- Вот чёрт… - пробормотал Шарп.
- И ещё он сказал, что то, что происходит в городе – позор, но это было неизбежно.
- И что же случилось с дисциплиной?
- Это потому, что Коимбра – символ старого мира суеверий и сословных привилегий.
- Значит, ваш француз – полный… «граппо»…
- То есть – «дерьмо»? – закончила фразу Сара.
Шарп внимательно посмотрел на неё:
- Вы стали другой, дорогая.
- Это хорошо, – сказала она.
- Вам удалось поспать?
- О, да. Теперь ваша очередь.
- Кто-то должен стоять на страже, – возразил Шарп, хотя сторожить у него вышло не слишком толково: он крепко спал, когда во двор забрёл французский офицер, и им всем очень повезло, что это был любитель живописи с блокнотом, а не обычный ублюдок, рыщущий в поисках поживы. – Что вы на самом деле могли бы сделать, так это посмотреть, можно ли растопить печь на кухне и приготовить чай. У меня в ранце есть немного заварки, на дне, вперемешку, правда, с просыпавшимся порохом, но нам это даже нравится.
- Там, на кухне, сержант Харпер, – застенчиво промолвила Сара.
- Смущаетесь того, что можете увидеть? – улыбнулся Шарп. – Харпер не будет возражать. В армии практически невозможно уединиться. Мы к такому приучены.
- Значит, я схожу и посмотрю, – согласилась Сара, нырнула в кухню и почти сразу вернулась, чтобы сообщить, что печь совсем холодная.
Она старалась ступать так тихо, как только могла, но всё же разбудила Харпера, который выбрался из своего импровизированного ложа и, близоруко щурясь спросонок, вышел на крыльцо.
- Который час?
- Смеркается, – ответил Шарп.
- Всё тихо?
- Было бы, если б не ваш храп. И ещё к нам заглянул лягушатник, поболтал с Сарой о том, как устроен мир.
- Ну да, мир устроен ужасно, просто позор какой-то, – согласился Харпер.
Он сокрушённо покачал головой, потом взялся за свою семистволку.
- Вы бы поспали, сэр. Давайте я покараулю, – он обернулся и приветливо улыбнулся вышедшей из кухни Джоане, которая сняла своё порванное платье и была в одной рубашке, доходящей ей до середины бедёр.
Девушка обняла Харпера за талию, откинула на его плечо темноволосую голову и улыбнулась Шарпу.
- Мы тут вдвоём постоим на часах, – пояснил Харпер.
- Это теперь так называется? – Шарп поднял свою винтовку. – Разбудите меня, когда устанете. Не хотите ли сначала вскипятить чаю? Мы тут собирались разжечь печь.
Самому ему больше всего хотелось не чаю, а спать, но Харпер, насколько он знал, мог выпить целый галлон.
- Я приготовлю на очаге, сэр, – Харпер указал на маленький камин в комнате, в котором стояла кастрюля на трёх ножках, предназначенная, чтобы готовить на жаре тлеющих углей. – В саду есть вода, в дождевой бочке. А кухня вся в вашем распоряжении, так что доброго сна вам, сэр.
Шарп наклонился, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, затворил за собой дверь и наощупь в дегтярно-чёрной темноте нашёл выход в маленький дворик, залитый жутковатым светом луны, пробивающимся сквозь застилавший небо дым. Шарп накачал насосом воды в каменное корыто, пучком соломы почистил сапоги, снял их и вымыл руки, потом расстегнул ремень… Взяв в охапку сапоги, палаш и ремень, он вернулся в кухню и, встав на колени, попытался нашарить в темноте ложе.