Зачем я об этом пишу? Об этом вопят все западные газеты. Мир сотрясается от горя и ярости. А, может быть, потрясутся-потрясутся и перестанут, как прежде с Чехословакией? И в книге моей придется делать сноску:
"Юрий Орлов — советский диссидент, арестован тогда-то, был судим в таком-то году, приговорен к такому-то сроку отбывания в лагерях особого режима".
А еще я пишу об этих людях, потому что они мне братья, независимо от того, знаю я кого-либо из них или нет. И, встретившись, мы поняли бы друг друга с первого взгляда — прежде первого слова.
…………………………………………………………………………………………………………………………………
248
Вернулся П. из Калуги и рассказал, как все было.
Чтобы запутать друзей, сбили расписание электричек, а некоторые маршруты отменили. Представителям иностранной прессы не разрешили пользоваться автомобилями, и они вынуждены были добираться по железной дороге.
У здания суда собрались две толпы. Первая — поменьше и подальше — друзья Гинзбурга, среди них академик Сахаров. Пространство перед ними заполняла другая толпа, клокочущая как гейзер — натасканная и науськанная.
Раздавались выкрики: "Вешать жидов!" и требования повесить Гинзбурга.
Друзей Алика толкали, провоцировали, осатаневшие старухи плевали им в лицо.
У самого здания растянулись две цепи милиционеров, не обращавших на эти провокации никакого внимания.
В дверях стояли четверо в штатском: плечом к плечу, живое заграждение — намертво.
Ждали долго, неотступно, до горького конца суда.
А вот как Гинзбурга увозили. Сперва стремительно промчался крытый фургон. За ним, через малое время, черный воронок с решетками на окнах. Потом на той же скорости пронесся еще один воронок. Затем так же стремительно какой-то полупикапчик.
Каждой машине друзья кричали: "Алик! Алик!"
Наконец медленно и нагло выехал последний воронок. Он остановился. Вылез ухмыляющийся милиционер и открыл задние дверцы. Внутри стояли ящики с кефиром.
Так они потешили свою хамскую душу.
Перед этим по улицам Калуги прошла демонстрация. Участники ее орали: "Бей жидов!", приплясывали, кривлялись и делали непристойные жесты. Легко было с первого взгляда определить, что шествие состояло из уголовников.
Откуда их столько набрали? Выпустили на денек из тюрьмы?
Всю дорогу (из Ленинграда в Москву и от Москвы до Калуги) П., бывшего политзаключенного, сопровождали стукачи — нахально, в открытую.
249
Приставали:
— Так поедешь или в картишки сыграем? В Калуге один из них спросил:
— Почем цветочки покупал? П. не ответил.
— Продай цветочки-то! П. молчал.
Тогда стукач сказал:
— А помнишь, как мы с тобой в Москве метро взрывали? На обратном пути тот же стукач наклонился к П., обдавая его сивушным перегаром:
— Надоел ты нам. Хоть бы уезжал скорее!
Когда П., у которого был законный отгул, возвратился на сто первый километр, в Лугу, на предприятие, где он, человек с высшим образованием, работал слесарем, его вызвал парторг.
Он так и начал:
— Я, как секретарь парторганизации… П. оборвал:
— Я в вашей партии не состою. Секретарь обозлился:
— В таком случае, я буду разговаривать с вами, как начальник отдела кадров.
— Пожалуйста.
— Куда вы ездили?
— Вы же знаете.
— Мы будем жаловаться в КГБ.
П. засмеялся:
— Да вам же оттуда и звонили.
Секретарь окрысился:
— Это вас не касается.
И пригрозил:
— Смотрите, если еще что — уволим.
П. пожал плечами, повернулся и вышел из кабинета.
Я клянусь тебе, век двадцатый
С хищно поднятой львиной лапой,
250
Что ни вождь, ни палач не смогут
Рот заткнуть моей мысли кляпом.
Что не буду праздновать труса,
Сторониться бури не стану,
Даже если судьба моя хрустнет,
Как у Осипа Мандельштама.
Объявляю войну запретам,
Чтобы подлость расстреливать словом.
Лучше быть в Магадане поэтом,
Чем в Москве стихоплетом дворцовым!
АХИЛЛ-
Вот случай, достойный античной трагедии.
Пришли арестовывать писателя Ахилла Левинтона. Жена с грудным ребенком на руках металась по комнате, собирая ему вещи.
Он нагнулся и что-то тихо шепнул ей на ухо.
Офицер КГБ, руководивший обыском, заорал:
— Что вы сказали?
Ахилл поднял голову и ответил смущенно и просто:
— Я сказал ей, что люблю ее.
МИКАДО –
Лауреат государственной премии Давид Кугультинов, сидевший в сталинское время, потому что по национальности он калмык, рассказывал:
"Однажды в нашу камеру впихнули темного полуграмотного адыгейца, которого обвиняли в том, что он японский шпион.
Чуть ли не каждый день его тащили на допросы и свирепо избивали, требуя признания.
Когда его вконец измордовали, сокамерники сочувственно посоветовали:
— Да сознайся ты! Ну отсидишь срок, лет пятнадцать
251
получишь. Но зато живым выйдешь. А так — хана, замучают.
На следующем допросе он сознался.
Следователь не отставал:
— С кем же ты поддерживал связь?
Адыгеец покопался в своем бедном уме, вспомнил единственное японское слово и ответил:
— С микадо.
Следователь, такой же умный и столь же эрудированный обрадовался:
— Где же ты с ним встречался? Заключенный думал-думал и сказал:
— На базаре в Благовещенске.
С этим обвинением он и получил срок".
ЦЕНА ОШИБКИ –
В 37-ом году ленинградского художника Крейцера (однофамильца знаменитого скрипача, которому Бетховен посвятил "Крейцерову сонату") приговорили к «вышке», как английского и французского шпиона.
Ночью его вывели на расстрел, прочитали приговор. И вдруг он услышал фамилию Рейцер. Невнимательная машинистка ударила по клавишам не семь раз, а шесть.
— Это не я, — закричал художник, — моя фамилия Крейцер.
Поднялась суматоха. Осужденного вернули и камеру. Дело послали в Москву на проверку.
Бюрократическая машина крутилась со скрипом. Ответ пришел только через несколько месяцев. Вместо расстрела дали десять лет, которые Крейцер прилежно отсидел.
Прекрасный сюжет для новеллы, не правда ли? Но лучше бы жизнь не подкидывала нам постоянно тысячи таких сюжетов.
252
НЕ ВЗЯЛИ-
Оглядываясь назад, я часто удивляюсь: почему меня не тронули?
Многих друзей, свидетелей по другим делам, расспрашивали обо мне в Большом доме.
Разумеется, они давали подписку о неразглашении. И наклоняясь к моему уху, шепотом рассказывали мне обо всем.
И все-таки меня не взяли. Почему? Пожалели? Вряд ли. Тогда сплошь и рядом забирали людей и на носилках.
До сих пор не понимаю!
И до сих пор твержу себе: от тюрьмы да от сумы не зарекайся!
ОПАСНАЯ ПРОФЕССИЯ –
Но разве тюрьма — самое страшное?
Мой знакомый, психиатр С. с грустью говорил:
— Наша профессия становится опасной.
Другой психиатр, которого я видел в комаровском Доме творчества, профессор А., седой благообразный негодяй, сделал «открытие»: здоровые люди обладают чувством самосохранения. А диссиденты — нет. Следовательно все они психически ненормальны.
И ведь не вывернешься!
Во время обыска Наталья Горбаневская держалась спокойно, и только, когда с полки сняли книжку, надписанную Ахматовой, вспыхнула и бросилась отнимать.
Диагноз — шизофрения.
Ольга Иофе, когда ее увозили в больницу, четко помнила об опасности, не хотела давать врачам козырей, не сопротивлялась, не показывала волнения.
Кого пыталась перехитрить?
Врачи сказали:
"В подобной ситуации здоровый человек не может быть равнодушным, он должен переживать, волноваться".
253
Диагноз: вяло текущая шизофрения.
И хоть о стенку головой бейся — не поможет!
ПЕТЯ СТАРЧИК В КАЗАНСКОЙ СПЕЦПСИХБОЛЬНИЦЕ –