— Как зачем? Визу требовали.
— Какую визу?
— Ну, визу, — шоферу явно нравилось иностранное словечко, и он выговаривал его протяжно, отделяя слога, с удовольствием и уважением. — Они хотят уехать, а их не отпускают.
— Зачем же им уезжать? — придуривала Лиля.
Шофер совсем рассердился. Он даже руль выпустил от негодования.
— Ну как вы не понимаете? Они же евреи. Это мы с вами просто так работаем. А они ученые, в НИИ. Вот их и не выпускают, не дают визу.
В его словах не было и тени антисемитизма.
— Да вы что, — спросил он, — и про Сахарова не слышали? И тут Лиля не выдержала. Ей надоело быть провинциалкой и круглой идиоткой.
— Про Сахарова немного слышала, — сказала она.
— Ну вот видите, — обрадовался шофер. — Жене Сахарова дали визу, а ему нет. И евреев некоторых отпускают. Я их каждый день на аэродром вожу. А других — умных — тех, конечно, подержат.
И снова щегольнул словом:
— Но это не насовсем. Года через три им тоже дадут визу. Выходя из машины, Лиля щедро выложила лишний полтинник.
274
ГДЕ ГАРАНТИЯ? –
Неугомонная Мариэтта Шагинян, писавшая книгу о семье Ульяновых, откопала в ленинградском Центральном архиве любопытный документ — ходатайство какого-то губернатора о принятии в петербургский университет братьев Бланк "из крещенных евреев".
Когда она сообщила об этом Суслову, тот тяжело опустился на стул и воскликнул: "Этого нам еще не хватало!"
Злые языки утверждают, что знаменитый ленинский жест закладыванье больших пальцев под мышки, за проймы жилета — безусловный национальный признак: так делают евреи, танцуя "фрейлахс".
Страну облетел издевательский стишок:
"Где гарантия, что жид
В мавзолее не лежит?
Евреи, евреи —
Везде одни евреи!"
ХАЛА-
Хала, хрустящая, румяная хала — как я любил ее в детстве! Не повезло бедной. Не понравилось еврейское, имя. Да, она продается по-прежнему, но теперь она уже не хала, а плетенка.
Кушайте на здоровье!
Не так ли с актерами, музыкантами, деятелями культуры? Сколько имен продаются в другой упаковке!
Владимиру Ароновичу Фрумкину, ведущему по телевизору серию молодежных передач, предложили называться Владимиром Александровичем.
Это была последняя капля.
— Не могу больше — душно! — сказал Володя, бледный от ненависти.
Через некоторое время ему удалось эмигрировать.
А переменил бы имя, как хала, — глядишь — может быть, еще пару лет и поработал бы.
275
ТОЛЬКО БЫ НЕ ЕВРЕИ! –
Когда мы узнаём об угоне советского авиалайнера, или о поимке шпиона, или о каком-либо другом преступлении, у нас в голове одна мысль: "Господи, только бы не евреи!"
А почему, собственно?
Я помню гневную реплику Жаботинского:
"Мы такой же народ, как другие. Позвольте нам иметь своих негодяев!"
А еще чаще я вспоминаю недоуменный вопрос:
"Что же это такое? Если Абрам украл, значит, все евреи воры?"
ДИАЛОГ –
— Дедушка, а правда, что Христос был еврей?
Дед (сокрушенно):
— Правда, внучек. Тогда все были евреями. Время было такое.
БЕЛЫЕ, КАК МЫ –
Вот что случилось у наших московских приятелей. Дед-профессор сказал своей жене несколько слов по-еврейски.
Семилетний Борька встрепенулся:
— Ты с бабушкой на каком языке разговаривал?
— На еврейском.
— А ты разве видел евреев?
— Видел.
— А они черные, как негры, или белые, как мы?
Дед растерялся и ответил:
— Знаешь что, придет вечером твой умный папа — у него и спросишь.
Весь день ребенка отвлекали. Сводили в кино, почитали
276
любимую книжку. Но не успел Яша, вернувшись с работы, снять пальто, как Борька, уже лежавший в кровати, задал ему свой вопрос:
— Евреев видал?
— Ну, видал, — удивился Яша.
— А они черные, как негры, или белые, как мы?
— Белые, как мы.
— А где же ты их видал? В Москве?
— И в Москве.
— Тогда, может быть, на нашей улице?
— И на нашей улице.
Круг неумолимо сужался. Борька почувствовал неладное, но продолжал:
— Тогда, может быть, и в нашем доме?
— И в нашем доме, — сказал Яша. И неумолимо добавил: И в нашей квартире тоже.
Наступило молчание. В квартире жили всего две семьи.
— Смирновы? — с надеждой спросил Борька.
— Нет, — ответил Яша, — Смирновы русские.
Тогда Борька, совсем испугавшись, начал с сестренки: Может быть, Света?
— И Света, — сказал Яша, — и я, и мама, и ты.
Реакция была неожиданной. Решив, что все это дурацкая шутка, Борька принялся хохотать.
Яша рассердился, да и урок надо было довести до конца. Читать умеешь? — спросил он сына. Умею. Яша достал паспорт.
Смотри. Видишь, что написано? Ев-рей. Реакция опять была неожиданной. Борька встал на колени, уткнулся головой в подушку и застыл в этой позе. Яша, уговаривал, проводил рукой у него под животом, распрямрял ноги, но Борька тут же возвращался все к той же позиции.
Прошло полгода. История немного подзабылась. Семья сидела за столом. Яша — веселый и оживленный — сообщил:
277
— Вот. Наконец-то поменял паспорт. Теперь он у меня чистенький: ни прописок, ни развода — ничего.
Борька вскочил:
— Дай сюда!
Выхватил паспорт, прочел на том же проклятом мести «ев-рей» и сник. И вдруг закричал:
— Но у меня ведь нет паспорта: откуда же вы знаете, что я еврей?!!
Тяжело переживал свое неожиданное еврейство и пятилетний Дима. Узнав печальную новость, он решил поделиться с домработницей: "Бабонька, а ты знаешь — я еврей".
Баба Рая, ставшая за тридцать лет членом семьи, вырастившая еще Димину мать, замахнулась на него тряпкой.
— Что глупости-то молоть! Еврей, не еврей. Иди с кухни и не мешай.
Квартира была коммунальной и Дима, не встретив сочувствия и понимания, пошел к соседской домработнице.
— Дуня, ты знаешь, — пожаловался он, — а я, оказывается, еврей.
Та обняла его и вздохнула:
— Ну что ж, лапонька, ты ведь не виноват.
И третья история.
В знакомой семье возник разговор об обмене. Шестилетний сын сказал:
— Только не на улицу Маяковского.
— Почему?
— Там живут одни евреи.
— Здрасьте, — сказала мать, — а ты кто?
— Я русский.
— Какой же русский, когда твои родители евреи?
— Ну и пусть, а я все равно русский.
Наши маленькие дети не хотят быть париями. Они отбиваются руками и ногами. Слово «жид», услышанное во дворе, гораздо убедительнее для них, чем наши беспомощные рассказы о величии еврейского народа.
И у нас остается одна отчаянная и шаткая надежда:
Вырастут — поймут.
278
Я НАПИШУ ЭТУ КНИГУ –
И снова смотрю я по телевизору старый кинофильм — на этот раз «Цирк». Смотрю специально, чтобы увидеть один кадр, чтобы еще раз причинить себе нестерпимую боль и увериться, что я имею моральное право писать эту книгу, что гнев мой — праведный, что я не злопыхатель, что каждое слово — от любви, от великой жалости и опять от любви.
Сейчас он будет — этот кадр. Ласковый горбоносый грузин передает черного малыша соседу — Михоэлсу. Тот склоняется над ребенком и поет свой куплет колыбельной на своем родном языке — на идиш. Я вижу его добрые, прекрасные, чуть усталые глаза и еще раз отчетливо до ужаса представляю себе, как он лежит в минских развалинах искалеченный ножами, мертвый, в одном ботинке, с выколотыми глазами.
Нет, я напишу эту книгу.
279
По ту сторону
ОТЕЦ ТИМОФЕЙ –
Судьба русских за границей причудлива.
Мой товарищ Миша Петров рассказал:
В Мюнхене, среди циклопических сооружений олимпийского комплекса, вдруг видишь покосившийся забор, вернее, плетень. У колодца, в пыли, копошатся куры. К забору привязана коза. За колодцем — крохотная православная церквушка. Рядом — деревенская изба.