Всю дорогу меня сопровождали деревья. После кладбища, когда путь стал извилистым, они придвинулись еще ближе.
Перед прогулкой мы поссорились, потом помирились, на душе, как дымный туман, не оседала грусть.
Я представлял себе, как ты сидишь на веранде и смотришь в ту сторону, где скрылась моя коляска.
Дорога пошла под уклон, к мостику через ручей. Вода в нем пересохла, но уже ощущалась свежесть близкого озера.
Я думал о том, что когда я умру, ты останешься одна у нас нет ребенка, чтобы тебя утешить.
Я глядел на деревья и грусть моя не проходила.
Дорога к озеру спускалась
С холма, который добротой
Превосходил нас несомненно.
А это дерево… смотри:
Оно прекраснее и чище,
И лучше нас, как ни казнись.
Что тут поделаешь! Ведь ты
Сама была, не помню только —
Березой или же ольхой.
Нет, погоди… Смешная память!
Ольхой, конечно: потому
Тебя и называют Ольгой.
338
А я был дубом или кленом…
А мальчик наш — он до сих пор
Почти такой же, как деревья.
ДЕВУШКА ЛЕНИН –
Как-то я присутствовал на великолепном, я бы даже сказал изящном уроке.
Мы только что приехали в Комарово (как всегда нас привез Гриша Т.), и к нам на веранду пришел с соседней дачи пятилетний малыш — живой, черноглазый, очень красивый. Он задал нам "сто тысяч почему", а потом завели свою взрослую шарманку и мы:
— Как тебя зовут, мальчик?
— Алеша Бейлин.
— А кем ты хочешь стать?
— Военным летчиком.
Вот елки! — удивился Гриша. — А зачем?
— Как зачем? Я полечу, — говорил Алеша, восторженно жестикулируя, — а навстречу враг. Я та-та-та и собью его.
— А если он тебя? — спросил Гриша.
— Как он? — растерялся Алеша.
— Ну, как-как… Собьет да и все.
— Но я его первый… У меня же пулеметы… — хорохорился Алеша.
— Отстань от ребенка! — зашумели мы, но Гриша строго нас отстранил.
— Почему же первый? — настаивал он. — У него тоже пулеметы. И он может выстрелить раньше. Разве на войне наши не погибают?
— Нет, я первый, первый! — со слезами кричал Алеша. Я зайду ему в хвост, он не достанет.
— Почему не достанет? — возразил Гриша. — Он тоже может зайти тебе в хвост.
— Я пойду домой, — сказал Алеша, — меня мама ждет.
339
— Конечно, иди, — сказал Гриша, и голос его даже тут не смягчился.
Алеша спустился со ступенек, но ему трудно было расстаться с хрустальной мечтой, и через минуту его мордочка появилась снова.
— А гражданским можно? — спросил он.
И Гриша великодушно разрешил:
— Гражданским валяй!
А вот история городская.
Наша соседка Маша впервые сходила в детский сад. Вечером, сидя на коленях у Лили, она вдруг заявила:
— Ленин умер, но дело его живет. Мы так и ахнули:
— Какое дело?
— Дело.
На следующий день в автобусе Маша спросила:
— Мамочка, мы едем по улице Ленина?
— Нет.
— А по какой же? По переулку Ильича? Водитель оглянулся. Пассажиры заулыбались.
— Мы едем по Московскому проспекту, — сказала Света.
— Не хочу по Московскому, — заныла Маша, — хочу улице Ленина.
— Успокойся, — нашлась Света, — мы едем по Ленинскому району.
Но этим дело не кончилось. Лениниана нарастала, как снежный ком.
Вернувшись домой, Маша опять закапризничала:
— Хочу видеть Ленина!
— Вот тебе журнал. Смотри.
— Не хочу на картинке, — захныкала Маша, — хочу так.
Доведенная Света отрезала:
— Не видела и не увидишь! На помощь пришла Лиля.
— Маша, а кто такой Ленин? — спросила она.
— Девушка Ленин, — стала объяснять Маша (уверить в том, что не девушка, а дедушка — было невозможно
340
— Это такая тетенька, которая рассказывает детям сказки, когда они остаются одни.
— Все ясно, — засмеялась Лиля. — Тогда я и есть твой Ленин: ведь это я придумываю тебе сказки, когда мамы нет дома.
— Да ну тебя! — замахала руками Света. — Еще посадишь.
Но и это не было завершением. Утром Маша радостно известила всю квартиру:
— А я видела во сне Ленина. Тут значок, — она показала на лоб, — тут и тут! — и ткнула пальцем в висок и в затылок.
Правда, иногда детям снятся и другие сны. Шестилетний сын сообщил папе (громко, на улице):
— А знаешь, мне сегодня приснился сон. Идем мы по Невскому, а навстречу пьяный. Гляжу: ну так и есть — Владимир Ильич Ленин.
Давайте вернемся в Комарове
Каждый день мимо нашей дачи в ближайший лесок дефилировал детский сад. Ребята шагали строем (несколько растянутым и неровным) во главе с тощей воспитательницей и пели:
"Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо…"
Этой песни хватило на все лето. На следующий год звонкие детские голоса выводили уже другое:
"Если смерти, то мгновенной,
Если раны, небольшой…"
Когда дети шалили, воспитательница грозила:
— Сейчас же перестаньте! Не то возьметесь за руки и будете ходить парами вокруг дерева.
Я услышал это, и мне сразу пришел на ум давний рассказ Лилиного приятеля, студента хореографического училища Эгона Бишофа, который краешком детства успел зацепить гитлерюгенд.
341
— Если учитель в классе говорил что-нибудь смешное — вспоминал Эгон, — он командовал:
— Три раза короткий смех: ха-ха-ха!
По-моему, этот троекратный механизированный смех ничуть не лучше, чем ходить парами вокруг дерева. Это две сливы, упавшие с одной ветки.
Однажды весь детский сад повис на заборе, любуясь на наших зверей. Лиля забрала Бишку и отозвала Гека. Воспитательница — уже другая, молодая и симпатичная — воскли нула:
— Дети! Тетя один раз сказала: "Гек, пошли, маленький — и он сразу послушался. А я вас зову уже десятый раз. Что же вы, хуже Гека?
— Хуже! Хуже! — радостно завопили дети, и в чем-то они были правы. Семнадцатилетняя дочка наших друзей на воппрос, понимает ли Гек команды, возмущенно ответила:
— Гек понимает не команды, а человеческий язык.
В отличие от Гека, дошколята — Господи, даже дошколята! — пронизаны идеологическим водопадом. Первая песня, которую они слышат и заучивают:
Я маленькая девочка,
Играю и пою,
Я Ленина не видела,
Но я его люблю.
Раньше пели: "Я Сталина не видела". Потом, после двадцатого съезда, Сталина заменили Лениным. Не удивлюсь, если его, в свою очередь, заменят Брежневым. Он ведь тоже девушка.
МУЖ АХМАТОВОЙ –
Как-то к нам на дачу в жаркий солнечный день зашел человек в трусах — по дороге с озера.
— Здесь раньше Ахматова жила?
— Да.
342
— А муж ее кто?
— Поэт.
— А как его фамилия?
— Гумилев.
— Он что — и сейчас тут живет?
— Нет, он тоже умер.
— Давно?
— Давно.
— Когда же?
— В начале революции.
— Его что — белые убили?
— Нет, красные, — ответила Лиля, обозлившись.
Он посмотрел на нас дикими глазами и мгновенно исчез.
ТАТКА –
В Доме творчества жил ленинградский писатель Титов милый, но опустившийся человек, алкоголик. Его часто навещала жена — немолодая женщина с грустными черными глазами.
Сеня Ласкин (до всего-то ему дело!) однажды спросил:
— У тебя жена еврейка?
Нет, — с гордостью ответил Титов, — она у меня татка.
Сене, как всегда, захотелось блеснуть эрудицией.
— Конечно, еврейка! — воскликнул он. — Таты — иудейская ветвь, азербайджанские евреи.
— Этого не может быть, — возразил Титов, — ее двоюродный брат писатель Мусаханов.
— Да знаю я твоего Мусаханова, — сказал Сеня, — он всем говорит, что он еврей.
Титов даже в лице переменился:
— Что же мне делать? Вот беда! А у меня сын такой антисемит!
343
ЧЁРТОВЫ ПРАЗДНИКИ –
До чего все-таки запугано наше поколение!
Через стекла веранды мне хорошо видно, как пристроился у окна и осторожно завтракает писатель Жестев. Он маленький, смешной, и носит прозвище «еврей-аграрий», потому что пишет романы из колхозной жизни.