К тому же, интересно с Юрой необыкновенно. Фантазия его неистощима и отличить правду от вымысла не так уж легко.
— На Севере один журналист подписывается псевдонимом Корней Чукотский.
— Юра, да ты выдумал!
Смеется.
— Недавно на Ленфильме обсуждался мой сценарий. Все, как один, приняли его в штыки. А я вышел и сказал:
"Культурные люди, а истории не знаете. Когда в римском сенате принималось единодушное решение, оно вызывало сомнение и считалось ошибочным".
Я в телячьем восторге от мудрости римского сената и лишь на следующий день соображаю, что Юра все выдумал, начиная с Ленфильма. Там его сценарии проходят беспрепятственно.
Бывают баечки и погрубее. Юра без чьей-либо помощи переместил на своей веранде всю мебель — громоздкую и тяжеленную.
Я похвалил:
— Ну, Юра, ты проявил настоящую мужскую доблесть.
— Настоящая мужская доблесть не в этом.
— А в чем?
— Мне недавно задала подобный вопрос одна дама, и я тут же на деле показал ей, в чем такая доблесть заключается.
Все это говорится при Гале, которая бледнеет от ревности, но не смеет и пикнуть. А через неделю опять:
— Танцевал с женой президента Маркоса. Тридцать шесть лет бабе, а тело такое крепкое — просто на удивление.
359
Все это с намеком, что не только танцевал и, конечно, опять при Гале.
Галя бледнеет, но тщеславие сильнее ревности, и фотография президентши, большая и красивая (по-моему, массовый выпуск), висит на самом видном месте.
У Юрия Сергеевича любовь к солененькому органически входит в присущий ему цинизм. А цинизм этот не поддается описанию.
Вот снова в "Ленинградской правде" его заметка: "Размышляя над статьями новой советской конституции, я понял…"
— И долго ты размышлял над статьями новой советской конституции? — ехидничаю я.
Реакция мгновенная.
— Пятнадцать минут, — отвечает он, но сразу под каким-то предлогом выходит, остерегаясь насмешек.
Сам он позволяет себе шутки довольно рискованные:
"Я верю, что у нас здоровая молодежь. Пройти комсомол и остаться человеком, для этого действительно надо обладать незаурядным здоровьем".
"У всех членов партии положительный резус".
"Я изобрел для диссидентов новый способ политической борьбы — сексуальная голодовка".
Мы не до конца доверяем ему и соответствующую литературу прячем подальше. Но острым охотничьим глазом углядел неосторожно положенный самиздат. Это письмо Татьяны Ходорович Леониду Плющу — гневное, вдохновенное, прекрасное.
— Лиля, я возьму почитать.
В его словах не просьба, а констатация. Пугаемся, но не очень. Юра человек опасный, но масштабный и мелким стукачеством заниматься не будет. Утром спрашиваю:
— Понравилось?
— Нет.
— Почему?
— Не интересно.
360
Думаю, что врет. Думаю, что проглядывал все — и Солженицына, и «Континент», и "Вестник русского христианского движения". Хотя бы из любопытства.
Еще один забавный разговор:
— Юра, ты читал "Шум и ярость" Фолкнера?
— Я не люблю Фолкнера.
— А кого ты любишь из американцев? Молчит. Думает.
— А Хемингуэя, Фитцджеральда?
— Они литературны.
— Что ты под этим подразумеваешь?
— Это, как черная икра из нефти. Ненатурально.
— А что ты думаешь о своем сопернике — Джеке Лондоне?
— Ну, он, конечно, очень талантлив. — (Не хватило наглости!) И тут же, надменно: — Но это — взгляд со стороны.
Никто не может писать о Севере. Только он — Рытхеу.
Опасаюсь, что записи мои несколько фрагментарны. Но Юра то появляется, то исчезает, и мне приходится прибегать к моментальной съемке.
Вот он приходит из Дома творчества, злой:
— Не верю ни одному белому человеку! Фраза удивительная, но она звучала уже не раз. Спрашиваю:
— А Галя?
Хмуро:
— Ну, Галя — дело другое.
И вдруг — истерика:
— Что евреи? Что они носятся со своим еврейством? Побывали бы в моей шкуре.
Он умный и хитрый, как бес. В одну секунду соображает, что сболтнул лишнее и превращает все в шутку.
— Евреи, — говорит он, — это тот народ, о который разбивается волна русского шовинизма, и докатывается до нас, чукчей, в виде дружбы народов.
И, чтоб окончательно увести, подкидывает остроту покороче:
— Антисемитизм — это античукчизм в квадрате.
361
Ох, как любит он поиграть в ущемленное националый самолюбие, посмаковать выражение "белый человек"! Кто-то говорил мне:
— Да он на любую пластическую операцию согласится. Лишь бы глаза его стали не узкими, а какими угодно, xoть многоугольными.
Не верьте. Рытхеу отлично понимает выгоду своего положения. Он знает, какой товар нужен. Он не просто продавец, он еще и спекулянт.
Он не хочет быть обыкновенным писателем. Его вполне устраивает, что он великий чукотский писатель, живой классик, что о нем на многих языках пишут диссертации.
Вот он стучится в дверь:
— Можно к тебе?
— Входи.
Мы два соприкасающихся, любопытствующих мира, он приглядывается ко мне не менее заинтересованно, че я к нему.
Он не может понять: за что нас любят? Почему валом валят к нам интересные и милые люди, которых мы не силах даже как следует накормить?
Не понимаю и я: почему они так скучно живут? Почему так одиноки?
Дружили когда-то с Давидом Кугультиновым, но забыли вовремя поздравить с государственной премией.
А теперь… приезжает иногда зачем-то финский вице-консул — и всё.
Зато они берут свое на курортах и в Домах творчества.
Они только что из Пицунды. Там старинную грузинскую церковь переделали под концертный зал. Помогал Кириленко.
Галя делится с нами:
— В храме — (слово произносится с особым удовольствием) — был концерт, и Юлиан Семенов хотел лично поблагодарить Кириленко. А тот пошел в другую сторону, в сторону Юры, и — представляете! — Семенов обежал весь зал, чтоб встретить Кириленко (будто случайно) лицом к лицу и ска-
362
зать ему: "Спасибо, что вы помогли нам оборудовать этот храм"! Мы Юлиана сразу запрезирали. Разве красиво так выставляться?
Подумать только: некрасиво! А остальные — те, кто из элиты — живут «красиво». Знаменитая на весь мир поэтесса и порыве пьяного удальства стянула уставленную бутылками и дорогими приборами скатерть. К столу метнулись возмущенные официантки. Но она крикнула: "плачу"! — и от нее отступились с почетом.
Не очень умная Галя рассказывает:
— Не нравится мне Тоня Искандер. Вообще-то она хорошая, но не понимает, с каким человеком рядом она живет. Ведь наши мужья — писатели. А мы кто? Ничтожества!
Так и лепит: «ничтожества». И возражать бесполезно. "Что вы, Лиличка"! — восклицает она и повторяет то же самое.
И вдруг: "Ой, не успею!" И готовит Юре обед, к двум ноль-ноль, типично чукотский обед: суп с шампиньонами на телячьем отваре и биточки по-министерски.
И не дай Бог опоздать — возьмет кусок черного хлеба и стакан молока и уйдет оскорбленный.
Юрий Сергеевич не любит всех, кто ему помогал — Гора, Смоляна, Воскобойникова. Он пренебрежительно относится к. другим северным народам, и манси Ювана Шесталова, которого хвалит в печати, презрительно называет "одичавшим мадьяром".
И под конец — еще два эпизода.
Наша милая американская гостья Лиза Такер, уезжая, буквально утопила нас в слезах. Чтобы развеселить ее немного, мы позвали Рыхтеу с магнитофоном.
Юра сидел на моей кровати и Лиза, пританцовывая перед ним, приглашала:
— Пойдем?
Юра сперва отказывался:
— Да нет, мне неудобно танцевать, я в шортах.
За Лизой не задержалось:
— Хочешь снять?
Юра расхохотался и они закружились по веранде. Галя за стеной исходила от ревности.