Состоялся разговор, который я привожу с удовольствием.
Лиля (резко): Павел Константинович, почему все плохие дела творятся от вашего имени?
Павел Константинович (сухо): Что еще?
Лиля: Сегодня нам позвонил директор Литфонда и предложил убираться с дачи. Сказал, что с вами все согласовано.
Павел Константинович (недовольно): Лидия Викторовна, вы же знаете, мы никогда не мешаемся в распоряжения общественности. Сообщаю вам об этом еще раз.
Лиля: А я сообщаю, что больше я вам живая в руки не дамся. Я подниму такой крик, что сбегутся все соседи. Здесь живут не одни трусливые члены Литфонда — тут сни-
397
мают дачи профессора, инженеры и другие нормальные люди. Пусть посмотрят, как вы силой вытащите Льва Савельевича из постели. Когда его понесут, он даже ноги не сможет подгибать, как Борисов.
Павел Константинович (притворно): Какой Борисов?
Лиля: Сами знаете… Тот, которого запихнули в самолет и выслали из Ленинграда в Австрию.
Павел Константинович (с раздражением): Вы хорошо осведомлены. Но я снова должен сказать, что мы не полномочны отменять решения общественности. Что же касается меня, то я занимаюсь исключительно Олимпиадой.
Лиля (перебивая): Ну вот что! Если это беззаконие действительно согласовано с вами, я требую, чтобы за нами прислали не автобус, а машину из КГБ (ваши парни по крайней мере вежливы), и чтобы везли нас не на Бронницкую, а прямо на аэродром, а оттуда — в Вену.
Павел Константинович: Господи, что вы еще придумаете!
Лиля: Да-да, в Вену… Пора кончать это издевательстве Сидим, как в осаде. Рытхеу каждый день встает на стульчк и следит за нами в окошко уборной.
Павел Константинович (не может удержаться от смеха) Почему на стульчак? Я капитан КГБ, а ни разу…
Лиля: Вы его спросите — почему. Может быть, он считает что он майор Пронин?
Павел Константинович: Ну я не знаю, как с вами разговаривать.
Лиля: А вы дайте адрес — я вам напишу.
Павел Константинович: Лидия Викторовна, какой адрес!
Лиля: Тогда я Андропову напишу. На всякий случай извещаю, что сегодня я дала телеграммы главному прокурору города и в Союз писателей РСФСР.
Павел Константинович: Ох, Лидия Викторовна, вашу бы энергию…
Лиля: Да на Олимпиаду!
Павел Константинович (ошарашенно): При чем здесь Олимпиада?
Лиля: Я думала, в вас хоть что-то осталось. Помните,
398
говорили, что хотели бы нам помочь и рады были бы даже чемоданчик до самолета донести.
Павел Константинович (отчаянно): Лидия Викторовна, перестаньте меня цитировать! — (с намеком): — Хорошо, что нас никто не слушает.
Лиля (не обращая внимания): А насчет Литфонда, так вы же сами говорили, что Союз писателей скверная организация.
Павел Константинович (сдается): Ну ладно… давайте мне фамилию вашего директора.
Лиля: Мустафаев.
Павел Константинович: Он что — татарин?
Лиля: А вы что — расист?
Павел Константинович (взвыл): Лидия Викторовна! — (после паузы) — Знаете что… Если у вас еще будут просьбы или вопросы, пускай ко мне звонит Лев Савельевич.
Утром я проснулся от осторожного стука в балконную дверь — словно мышка поскреблась. В комнату чуть ли не на цыпочках вошли Мустафаев, литфондовский инженер — смешной и милый парень, тоже, кстати, нацмен — и с ними третий: человек с довольно приятным лицом.
Человек с довольно приятным лицом поздоровался и сказал:
— Лев Савельевич, мы приняли по поводу дачи принципиальное решение, но если вы не хотите выезжать, — тут он развел руками, — никто вас не гонит, милицию мы вызывать не будем.
— Нет, это мы вызвали бы милицию, — вступила Лиля.
— Между прочим, вы не представились.
— Извините, — смутился человек с довольно приятным лицом, — я председатель правления Литфонда.
— А фамилия?
Он помялся, но все же выдавил:
— Помпеев.
— Странно, — удивилась Лиля, — Юрий Помпеев? Почему же вы боялись назвать фамилию? Я от многих слышала, что Помпеев — человек вполне порядочный.
399
Настала моя очередь.
— Вы председатель правления, следовательно присутствовали на секретариате. У меня только два вопроса.
— Пожалуйста, Лев Савельевич.
— Решение о моем исключении принято единогласно?
— Да.
— Гранин был?
Ужасно ему не хотелось отвечать, особенно при свидетелях. А куда денешься? И не поднимая глаз, он пробормотал:
— Был.
Тогда я немного поговорил.
— И не стыдно! — сказал я. — Исключили заочно… трусливо, незаконно… Не могли приехать… Здоровые мужики… Прислали хулиганскую телеграмму…
Помпеев молчал. По-моему, ему и вправду было не по себе. (Если бы так! Хоть одному бы — и то легче!) Потом он сделал знак своим:
— Ну, мы пойдем…
И вдруг — я ушам не поверил:
— Желаю вам всяческого благополучия. И главное — здоровья.
— Если бы это были не вы, — сказал я, — я посчитал бы ваши слова насмешкой. Ведь вы же лишили меня всего, даже медицинской помощи.
Но на этот раз он не отвел взгляда.
— И все-таки, — повторил он настойчиво, — желаю вам всяческого благополучия.
И они ушли.
КНИГИ, КНИГИ
Трудно продавать вещи. Продаешь, как предаешь. Будто они живые существа. Будто (да так оно и есть!), в сговоре с будущим, навсегда расстаешься с прошлой радостью, прошлой любовью, со всей своей прошлой жизнью — а что мы без нее?
400
И почти не торгуешься — совестно перед вещами.
А как вещи мои выносили,
Все-то вещи по мне голосили:
Расстаемся — не спас, не помог!
Шкаф дрожал и в дверях упирался,
Столик в угол забиться старался
И без люстры грустил потолок.
А любимые книги кричали:
"Не дожить бы до этой печали!
Что ж ты нас продаешь за гроши?
Не глядишь, будто слезы скрываешь,
И на лестницу дверь открываешь —
Отрываешь живьем от души".
Книги, книги, меня не кляните,
В равнодушных руках помяните,
Не казните последней виной.
Скоро я эти стены покину
И, как вы, побреду на чужбину,
И скажите — что будет со мной?
ГАЛИЧ-
Я помню, как за полгода до своего исключения из СП Галич сидел у моей постели, гладил меня по голове и говорил: "Ну мы-то с тобой, Левочка, никуда не уедем".
Мне рассказывали потом: когда надвинулось неотвратимое, он, спустившись к машине, рыдал посреди огромного московского двора.
"Мы-то с тобой, Левочка, никуда не уедем"! — это звучало, как заклинание.
Никто не хотел уезжать. Никто не хотел умирать.
И вот он уехал, и умер. А теперь уезжаю я. И — кто знает! — может быть, это и есть начало моей духовной смерти?
401
ФИМУ ЭТКИНДА ЗНАЕТЕ?-
В последний свой приход (а было их три) Павел Константинович попросил:
— Вы уж не пишите там обо мне: мне все-таки работать. Работать? А какая его работа — топтать моих друзей? Что произойдет с ним, когда эта книга выйдет в свет? Выгонят? Пусть — может быть, еще душу спасет. Хотя, вряд ли. Первая судьба, которую он сломал, как сухой прут о колено, была его собственная.
А пока — смотрите, как он старается!
Моему другу химику он сказал:
— Я задал вам вопрос, и ответ будет лакмусовой бумажкой вашей искренности.
Перед филологом щегольнул россыпью иностранных слов. Однако, не без конфуза: вместо слова «катарсис» употребил слово "экзерсиз".
Человеку, в котором почувствовал слабину, пригрозил:
— Напрасно молчите. Все равно Друскин перед отъездом всех вас заложит.
Иногда он, правда, нарывается.
— Фиму Эткинда знаете?
— Какого еще Фиму?
— Простите, я хотел сказать Ефима.
— Какого Ефима? Ефим Григорьевич Эткинд — известный литературовед. Мы незнакомы, но книги его стоят на моей полке.