— Сэнди, добрые дела тебе не помогут. На небо ведет только один путь. Я это точно знаю.
— Ну и ну, Джем! — удивился дедушка. — Раньше я не слышал от тебя таких слов.
— Я просто забыл обо всем этом, когда приехал на остров. У меня была очень хорошая мать, которая наставляла меня, и мне следовало вести себя намного лучше все эти годы.
В тот вечер он больше не проронил ни слова. Дедушка читал газету вслух и рассуждал на разные темы, но Джем Миллер, казалось, находился в своих мыслях где-то очень далеко.
На следующий день была его очередь сойти на берег. Обычно дедушка и Джем по очереди отплывали на большую землю — в последнюю пятницу каждого месяца. Только тогда им разрешалось покидать остров. Когда подходила очередь дедушки, то я обычно ездил вместе с ним и очень радовался, что хоть на некоторое время могу сменить обстановку. Но независимо от того, кто из них ездил, для нас, живших на острове, это был необычный день, потому что они покупали разные вещи, необходимые для дома или огорода, и занимались другими важными делами.
Мы все вместе спустились к пирсу, чтобы посмотреть, как Джем Миллер отчалит, и, когда я помогал ему положить в лодку пустые мешки и другие необходимые вещи, он проговорил вполголоса:
— Алек, мой мальчик, сохрани тот листок бумаги. Все, что сказал нам пожилой джентльмен, правда. Я постоянно думаю об этом, — прошептал он, — и верю, что сейчас нахожусь на Скале.
Больше он ничего не сказал и, взявшись за весла, отчалил от берега. Пока он был недалеко, я слышал, как он тихонько напевал самому себе:
Мы наблюдали за лодкой до тех пор, пока она не скрылась из виду, а затем пошли домой, желая, чтобы скорее наступил вечер и Джем вернулся со всеми вещами и подарками, которые мы попросили его купить.
Во второй половине дня погода стала портиться. Море заволокло густым туманом, который постепенно окутал все вокруг так, что ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки.
Тимпи стала кашлять, и я забрал ее в дом. Чтобы чем-то занять девочку, я стал показывать ей книжку с картинками. На улице так стемнело, что дедушка решил зажечь фонари на башне маяка сразу после обеда. Все вокруг озарилось тусклым желтым светом.
Я не припомню более хмурого дня. По мере того как приближался вечер, туман все усиливался. Скоро из окон уже ничего не было видно.
Было совершенно бессмысленно вглядываться вдаль, ожидая Джема, поскольку на море опустился такой густой туман, что мы никак не смогли бы заметить лодку в море. Поэтому мы остались дома, а дедушка закурил трубку и сел у камина.
— Мне кажется, Джему следовало бы уже возвратиться, — проворчал он, когда я расставлял на столе чашки и блюдца.
— О, я думаю, он вернется не позже, чем мы закончим пить чай, — ответил я. — Интересно, какую лопату он купил для нас?
Когда закончилось чаепитие, дверь внезапно отворилась и мы как по команде повернулись, ожидая увидеть на пороге Джема с покупками. Но это был не Джем, а его жена.
— Сэнди, — обратилась она к дедушке, — сколько сейчас времени? Мои часы остановились!
— Двадцать минут седьмого, — ответил дедушка, глядя на часы.
— Двадцать минут седьмого! — повторила она. — Почему же Джема так долго нет?
— Да что-то здесь не так, — сказал дедушка. — Пойду-ка на пирс и посмотрю.
Но очень скоро вернулся, сказав, что с берега ничего не видно. «Туман стал настолько густым, что я боялся оступиться и упасть с пирса в воду. Джем просто обязан вернуться к семи часам, — проговорил он (те, кто работал на маяке, должны были быть на месте к этому часу), — поэтому вскоре он будет здесь».
Шло время, а джем Миллер все не приходил. Я видел, как его жена постоянно подбегала к двери, держа на руках маленького ребенка, и смотрела на тропинку, которая через сад вела к дому. Но никто по ней не шел.
Наконец часы пробили семь.
— Он никогда раньше так не поступал! — сказал дедушка, поднимаясь со своего места, чтобы еще раз пойти на пирс.
Построил на крови Христа
Навек надежду я свою;
Других имен не признаю,
Лишь верю имени Христа.
Припев:
Стою я на скале Христа,
В других основах лишь песок.
Лицо ль Его сокроет мгла,
Я благодатию креплюсь;
Среди волнений, бурь и зла
На якоре Его держусь.
Его святой крови завет
Хранит меня в потоках бед;