Часовников тихо засмеялся.
— Ну, знаете ли, Михаил Федорович, это уж вы чересчур.
— Но разве вы не мечтали о богатом золоте, а найдя его, не стремились пошикарнее кутнуть?
— «Однако масштабы, знаете ли, иные. Да и вкус не тот, все же… Интересы, запросы… Я в императорском Мариинском театре по три ложи сразу откупал, а после спектакля в лучшем питерском ресторане по моим вкусам зал накрывали…
— А зеркала в ресторане не били?
— Не приходилось, — совершенно серьезно ответил Часовников.
— Да. Вкусы и запросы у вас были, конечно, несколько иные, чем у того старателя. Но разница, пожалуй, только в масштабах.
— Не забывайте, Михаил Федорович, что я горному делу все же во Фрайбурге обучался, в Германии. Родители настояли. Правда, несколько не закончил курс. Померли батюшка мой и изволили завещать мне немедленно вернуться домой, чтобы приступить к управлению делом.
— Странно. Мне, Владимир Иванович, пришлось уже видеть некоторые горные работы на бывших ваших рудниках. Неужели они пройдены по методам, преподанным в Фрайбургской горной академии?
— Почему же. Условия могут быть разными. Все приходилось учитывать. Я не был особенно богат и работал не напоказ, не для выставки.
— Исходили из принципа, как бы побыстрее вырвать самое богатое, не думая о завтрашнем дне и тем более о тех, кто работает в забое, под землей. Вылезут после смены — хорошо; не вылезут — тоже ладно, как-нибудь обойдется!
— Горячи вы чересчур, Михаил Федорович, многого не знаете. У меня в шахтах люди не погибали по моей вине. Условия и оплата были не хуже, а иногда и лучше, чем у других промышленников. Об этом по всему краю говорили. Я первый среди здешних промышленников у себя на приисках союзы разрешил, чуть с полицмейстером из-за этого не поссорился.
— Вот как! Говорят, что вы и за ворованное с других приисков или рудников золото платили дороже на три копейки за золотник, чем ваши соседи.
— Имейте в виду вообще, что наша семья была далеко не богата. Мы всю жизнь сами работали. Не то что другие.
— Работа работе рознь!
— Почему же. Именно поэтому я и революцию как должное воспринял. Не бежал-с. В услужение пошел к новой власти. Вот так-с.
— Но люди-то вокруг не слепые, и они обо всем этом думают иначе. Находили и добывали золото не вы сами, а рабочие. И когда грянула революция, вы просто не успели или не сумели удрать, вероятно и денег было мало. Разве не так?
— Ну, это и бездоказательно, и оскорбительно, молодой человек.
Наступило долгое молчание. Собеседники нечаянно высказали то, что было у них на сердце, сказали много больше, чем следовало говорить в их положении, и теперь трудно было скрывать взаимную неприязнь.
Дорога шла на подъем. Лошаденка несколько раз останавливалась, тяжело дыша, и лишь после настойчивого понукания двигалась с места.
Тарасов соскочил с ходка и пошел в стороне, стараясь не видеть оставшегося сидеть Часовникова. Он уже жалел, что связался с ним. Конечно, старик знает здесь многое. Но какой от этого толк.
Молчание нарушил Часовников. Он заговорил тверже, чем обычно.
— Смотрю я на вас, Михаил Федорович, и удивляюсь. Молоды вы, хороши собой… Культурнее многих своих товарищей. Но вот почему же вы так возненавидели меня? А ведь я как раз мог бы вам куда больше других стариков пригодиться. Конечно, я бывший, но для вас нужный бывший… Не понимаю.
На этот раз Часовников говорил правду, если не считать аляповатого комплимента в адрес собеседника. Хочешь не хочешь, но сегодня он советский гражданин и даже сотрудник того же учреждения, «нужный бывший», который много знает и при желании мог бы передать знания. Известно, что за время работы в тресте Часовников показал несколько перспективных золотоносных точек, чем заслужил определенное уважение окружающих. Ссора была не нужна. Задача заключалась в том, чтобы извлечь из Часовникова максимальную пользу для общего дела, спрятать личную антипатию, как бы она ни была сильна.
— Не совсем так. Вы просто не разобрались, товарищ Часовников, — подчеркивая обращение «товарищ», ответил Тарасов, — просто мне стало обидно за себя да и за вас. Я был о вас лучшего мнения.
Такой тон разговора польстил собеседнику, и если он даже разгадал вынужденное отступление в словах Тарасова, то не подал виду.
Подъем кончился. Лошадь засеменила по пологому спуску, и Тарасов подсел на ходок.
— Мы отвлеклись, — заметил он, — вы так и не успели мне толком рассказать, как так у вас получилось в то время и почему разведка настолько выпала из поля зрения, что не удалось узнать о ее результатах. Наверное, совпала с очередной поездкой в Петербург.