Он все больше уходил в свою работу, в свою славу, было непривычно, но приятно – бесчисленные интервью в газетах, по различным телеканалам, пресс-конференции, приглашения на семинары, на банкеты, заключения договоров с издателями, когда он уже мог диктовать свои условия, переводы книг на иностранные языки и работа с переводчиками, разные литературные премии (многие из которых возникали как грибы после дождя и также исчезали под руками ловких грибников, придумывавших их, чтобы сорвать на них неплохой куш), частое мелькание в прессе, работа на съемочных площадках, где снимались фильмы по его сценариям – все это заставляло стремительно расти его популярность, создавая видимость взлета, тогда как популярность росла, скорее, как снежный ком с горы, обрастая суетой, чепухой, сплетнями, подпитываемыми прыткими бумагомараками, которых за последние годы в маленькой этой стране образовался легион. Это отнимало массу времени, все его время, и Манафов все чаще тосковал по тихой своей лампе под зеленым старомодным абажуром на письменном столе, от которого его оторвали лихорадочные дела, по ярко-белой стопке бумаг в кругу уютного света, ожидавших прикосновения его пера, строчек, продиктованных истинным вдохновением, родившимся из страданий. Но все меньше оставалось этого страдания в душе его, все тише становилась давняя боль…
Однажды среди ночи, засыпая, утомленный на диване в своем кабинете, он вдруг подумал, что ведь все это: изнурительная работа до потери сознания, известность, слава, премии, звания, популярность, всеобщее уважение, все появилось буквально лет десять… нет, точно десять лет назад, после того, как… у него перехватило дыхание. Он сел, нашарил в темноте сигареты на полу у дивана, закурил, нервно затягиваясь, роняя пепел на паркет, и сидел так с минуту, стараясь отдышаться, будто его ударили по лицу, а он не может ответить. Выходит, смерти сына он обязан… Сигарета выпала из задрожавших его пальцев, упала и осталась лежать на полу; он затрясся, кусая кулаки, чтобы рыдания не прорвались наружу. Скоро он успокоился, заставил себя успокоиться, поднялся, убрал сигарету с пола, бросил в пепельницу, включил лампу на столе, достал из ящика снотворное и принял сразу две таблетки, заглотал без воды. Закрывая ящик стола, он заметил рукоятку в глубине, торчащую из-под блокнотов с записями. Он быстро лег и вскоре заснул, ровно, без снов, но под утро ему, все-таки, приснилось, это даже нельзя было назвать сном, что-то вроде фрагмента из сна: будто он открывает ящик и достает револьвер. И все. Открывает ящик и достает.
Утром у жены сделалась истерика, и он отменил все свои дела и встречи через секретаршу – теперь у него был свой офис и своя секретарша, и он все чаще подумывал об открытии литературного журнала – и, позвонив психиатру, немедленно примчавшемуся на посланной за ним машине, весь день провозился с женой, и маленький недоношенный сон забылся, как забылся и сам револьвер в ящике письменного стола.
Всеобщее признание, однако, не обходилось без ложки дегтя. Время от времени его пощипывали и покусывали в маленьких, желтеньких газетенках, специализировавшихся на выискивании пикантных подробностей из жизни известных людей, Откопали несносно вонявшую подробность из его молодости, когда он, как-то раз пьяный, нечисто сыграл в карты и сорвал крупный выигрыш, но с ними же, своими партнерами, прокутил деньги на девочек и попойки, и потом признался, покаялся перед ними (отсюда случай и сделался достоянием гласности), откопали его связи с проститутками, его частые драки в дни ершистой молодости, когда он взял за привычку пускать в ход кастеты, которые постоянно носил в задних карманах потрепанных джинсов. Все это было напечатано, и хоть газетенка была не из заметных, но имя его привлекло внимание, и недостойная полуграмотная писулька на день-другой оказалась в центре читательского внимания. Он промолчал, не имея привычки отвечать на беззубое жалкое тявканье, к тому же ничего недостойного не видел в том, что молодость свою прожил бурно и делал глупости, такие необходимые в юные лета. Однако не сдержался и на очередной пресс-конференции, посвященной премьере фильма по его повести, спровоцированный подходящим вопросом, заметил, что настоящих журналистов-профессионалов крайне мало, да и понятно: в стране свыше шестисот органов печати – где столько возьмешь, и вот их места занимают полуграмотные писаки, ищущие, чем бы пощекотать читателя, вот, к примеру, про меня недавно в газете такой-то, мать их так-то… Участникам пресс-конференции очень понравился раскованный стиль маститого писателя, раздались смешки. Назавтра из газеты, копавшейся в грязном белье, позвонил редактор и извинился за материал.