Однако без Джоанны в доме стало тоскливо. Но Алабама могла почти целиком оживлять образ сестры в памяти — по тем мелочам, что та не забрала с собой.
— Когда мне грустно, я работаю, — сказала мама.
— Не понимаю, как ты научилась хорошо шить.
— Училась на вас.
— Только пусть это платье будет совсем без рукавов, а розы поместим на плече, ладно?
— Ладно, как хочешь. Руки у меня стали грубые, не годятся для шелка, и шью я хуже, чем прежде.
— А какой чудесный материал. Мне оно очень идет, больше, чем Джоанне.
Алабама прикинула на себя летящий шелк, чтобы увидеть, как он будет плескаться на ветру и как смотрелся бы в музее на Венере Милосской.
«Вот прямо бы сейчас и на танцы, — подумала Алабама, — это было бы здорово. А то ведь вконец измучаешься».
— Алабама, о чем ты думаешь?
— О развлечениях.
— Хорошее дело.
— И еще о том, какая она красивая, — поддразнил ее отец. Посвященный в маленькие тайны семьи, Остин, который был совершенно лишен тщеславия, с любопытством открывал его в своих детях. — Все любуется собой в зеркале.
— Папа! Я не любуюсь!
Алабама знала, что действительно смотрится в зеркало чаще не просто из удовольствия, она постоянно надеется увидеть в нем нечто большее, чем есть на самом деле.
Алабама обвела смущенным взглядом кучу ничейных вещей в соседней комнате, похожую на куст примулы за окном. Горели на солнце пять медных щитов ярко-красного гибискуса, перед сараем алтей клонил к земле бледно-розовый балдахин, Юг как бы приглашал всех на вечеринку — не определяя точного адреса.
— Милли, запрети ей загорать дочерна, если она собирается носить такие платья.
— Она же еще ребенок, Остин.
Ради танцев перешивали розовое платье Джоанны. Мисс Милли с трудом разогнула спину. В доме было слишком душно. Не успевала она слегка взбить волосы с одной стороны, как с другой они прилипли к шее. Она принесла себе холодный лимонад. Пудра вокруг носа сбилась в сухие круги. Милли и Алабама вышли на крыльцо. Алабама села на качели, которые были для нее своего рода музыкальным инструментом; раскачивая цепи, можно было сотворить веселую мелодию или убаюкивающий протест против скучного свидания. Алабама уже давно была готова отправиться на бал, подготовиться еще лучше было попросту невозможно. Почему же никто не идет и не звонит? Почему ничего не происходит? У соседей часы пробили десять раз.
— Если сейчас же никто не придет, все пропало, — как бы между прочим проговорила Алабама, делая вид, будто ее не волнует, пропустит она танцы или не пропустит.
Далекие судорожные рыдания разорвали тишину летнего вечера. С улицы донеслись, одолев знойное марево, крики мальчишки-газетчика.
— Покупайте газету! Покупайте газету! Новости! Читайте новости!
Его голос летал из стороны в сторону, вверх-вниз, словно эхо в соборе.
— Мальчик, что случилось?
— Не знаю, мэм.
— Пойди сюда! Дай мне газету!
— Это ужасно, папа! Что теперь будет?
— Будет война.
— Но их же предупредили, чтобы они не плыли на «Лузитании»[17], — сказала Милли.
Остин раздраженно откинул назад голову.
— Как можно? — отозвался он. — Они не имеют права предупреждать граждан нейтральных стран.
Автомобиль с мальчишками затормозил на обочине. В темноте раздался долгий пронзительный свист, но ни один из мальчишек не вышел из машины.
— Ты не покинешь дом, пока они сами не изволят за тобой зайти, — строго произнес Судья.
Освещенный лампой в холле, он казался очень красивым и серьезным — таким же серьезным, как предполагаемая война. Алабаме стало стыдно за своих приятелей, как только она сравнила их с отцом. Один из мальчиков вылез из автомобиля и открыл калитку; и Алабама и отец назвали бы это компромиссом.
«Война! Будет война!» — думала она.
От возбуждения сердце едва не выпрыгивало у нее из груди, и она так высоко поднимала ноги, что, казалось, летела над лестницей, устремившись к ожидавшему ее автомобилю.
— Будет война, — сказала Алабама.
— Вот и повеселимся на танцах, — отозвался ее эскорт.
Весь вечер Алабама думала о войне. Теперь начнется другая жизнь, и будут другие удовольствия. С юношеским ницшеанством Алабама уже предвкушала, что благодаря мировому катаклизму избавится от ощущения удушья, и новые ощущения затмят и семью, и сестру, и мать. Алабама говорила себе, что будет с улыбкой шагать по высотам, останавливаясь, чтобы нарушать правила, грешить и любить, а если цена будет слишком высока… ну, не стоит жадничать заранее. Переполненная подобными самонадеянными заключениями, Алабама обещала себе, что если в будущем ее душа изголодается и будет молить о хлебе, пусть ест камень, который она предложит ей без сожалений и раскаяния. Она без устали убеждала себя в том, что главное — при первой же возможности взять желаемое. И она старалась добиться своего.
17
7 мая 1915 г. немцы потопили британский пассажирский лайнер «Лузитания», что вызвало бурю протестов в США и послужило одной из причин вступления США в Первую мировую войну.