III
— Эта оказалась самой неукротимой, но и самой стоящей из девочек Беггс, — говорили в округе.
Алабаме было известно все, что о ней говорили, — рядом с ней было так много юношей, жаждавших «защитить» ее, что избежать сплетен оказалось невозможно. Она откидывалась назад, раскачивая качели, и старалась представить себя такой, какой ее представляли другие.
«Стоящая, — думала она, — означает, что я никогда не обману их ожиданий, я и правда жутко способная — мои шоу чертовски хороши».
«Он очень похож на чистопородного пса, — думала она о высоком офицере, который стоял рядом с ней, — на гончую, благородную гончую! Интересно, он может достать ушами до кончика носа?» Она уже не воспринимала его как мужчину, увлекшись сравнением.
У офицера было длинное печально-сентиментальное лицо, наиболее выдающаяся точка которого находилась на кончике чувствительного носа. Время от времени офицер яростно себя ругал, просто разрывал в клочья и обрушивал эти клочья ей на голову. Несомненно, его терзали муки любви.
— Маленькая леди, как вы думаете, вам хватило бы пяти тысяч в год? — спросил он, открывая свою душу. — Для начала, — подумав, добавил он.
— Хватило бы, но я не хочу жить на пять тысяч.
— Тогда почему вы поцеловали меня?
— Никогда еще не целовалась с усатым мужчиной.
— Вряд ли это может служить объяснением…
— Вы правы. Но это объяснение ничем не хуже тех, которыми многие прикрывают свой уход в монастырь.
— Тогда мне нет смысла оставаться дольше, — печально проговорил офицер.
— Наверно, нет. Уже половина двенадцатого.
— Алабама, вы совершенно невыносимы. Вам известно, какая у вас репутация? А я все равно предлагаю вам руку и сердце…
— И сердитесь, потому что я не делаю из вас жертву, честного мужчину.
Молодой человек тут же стушевался и словно бы спрятался за обезличивающим всех военным мундиром.
— Вы пожалеете, — недовольно проговорил он.
— Надеюсь, — ответила Алабама. — Мне нравится платить за то, что я делаю, — тогда я чувствую себя в расчете со всем миром.
— Вы похожи на диких команчей. Зачем вам нужно притворяться злой и жестокосердной?
— Может быть, вы правы — в любом случае, в тот день, когда я раскаюсь, напишу «простите» в уголке приглашений на свадьбу.
— А я пришлю вам свою фотографию, чтобы вы не забыли меня.
— Хорошо — если хотите.
Алабама закрыла дверь на щеколду и выключила свет. Стоя в непроглядной темноте, она ждала, когда глаза начнут различать контуры лестницы. «Может быть, следовало бы выйти за него замуж, ведь мне скоро восемнадцать, — попыталась она размышлять здраво, — и он бы неплохо заботился обо мне. Пора подумать о будущем». С этими мыслями Алабама поднялась по лестнице.
— Алабама, — услыхала она тихий, едва различимый голос матери, донесшийся к ней из потока темноты, — утром с тобой хочет поговорить твой отец. Не опаздывай на завтрак.
Сидевший за столом с серебряными приборами судья Остин Беггс выглядел человеком уверенным, трезво мыслящим и глубоко погруженным в свои мысли. Он был похожим на выдающегося спортсмена, замершего в неподвижности, — перед тем моментом, когда ему надо выложиться до конца.
Он сразу постарался взять верх над Алабамой.
— Имей в виду, я не позволю, чтобы из-за тебя мое имя трепали на всех углах.
— Остин! Да она же только что окончила школу, — Милли попробовала урезонить мужа.
— Тем более. Что тебе известно об этих офицерах?
— По-жа-луй-ста…
— Джо Ингхэм рассказал мне, что его дочь привезли домой неприлично пьяной, и она созналась, что это ты напоила ее.
— Она сама пила. Мы праздновали новый набор в офицерской школе, и я налила джин в медицинскую фляжку.
— И заставила девчонку выпить?
— Ну уж нет! Когда она увидела, как все смеются, то решила присоседиться к моей шутке, ведь самой ей ни за что ничего путного не придумать, — спесиво произнесла Алабама.