— Мама, я хочу поехать в Нью-Йорк, — сказала Алабама, когда они читали письма Дикси.
— Это еще зачем?
— Чтобы мной никто не командовал.
Милли засмеялась.
— Пустяки. Чтобы тобой не командовали, не надо куда-то ехать. Почему бы не добиться этого дома?
Через три месяца Дикси вышла замуж — за уроженца штата Алабама. Когда они приехали после свадьбы, Дикси пролила много слез, словно оплакивая членов своей семьи, которым приходится жить тут. Она поменяла мебель в старом доме, купила буфет в столовую. Купила Алабаме «Кодак», и они вместе снимались и на лестнице Капитолия их штата, и под орехами, и, взявшись за руки, на парадном крыльце родительского дома. Она попросила Милли простегать для нее лоскутное одеяло и посадить розы за старым домом, а Алабаму — не краситься слишком сильно, потому что она слишком юна для этого, в Нью-Йорке девочки так не делают.
— Но я же не в Нью-Йорке, — возразила Алабама. — Но даже если приеду в Нью-Йорк, все равно буду краситься.
Потом Дикси с мужем уехали — прочь от южной хандры. В день отъезда сестры Алабама сидела на заднем крыльце и смотрела, как мать режет помидоры к ланчу.
— Лук я режу заранее, за час, — сказала Милли, — а потом вынимаю его, чтобы в салате оставался только его аромат.
— Ага. Можно мне перышки?
— Хочешь целый, с головкой?
— Не-а. Мне нравится зеленый.
Мать Алабамы была похожа на хозяйку замка, помогавшую бедной крестьянке. У мисс Милли были добрые хозяйские и личные отношения с помидорами, которые ее властью оказывались в салате. Припухшие веки над голубыми глазами были устало приподняты, в нищенских условиях творила она добрыми руками милосердные поступки. Одна дочь уехала. Но кое-что от Дикси было и в Алабаме — буйство. Она вглядывалась в лицо девочки, ища фамильное сходство. А Джоанна еще вернется домой.
— Мама, ты очень любила Дикси?
— Я и сейчас ее очень люблю.
— Но от нее много беспокойства.
— Да нет. Просто она всегда влюблена.
— Ты любишь ее больше, чем, например, меня?
— Я люблю тебя не меньше.
— Но от меня тоже не будет покоя, если я не буду делать что хочу.
— Знаешь, Алабама, такое со всеми бывает. Кому то не так, кому это — просто нельзя давать себе воли.
— Да, мама.
За решеткой, похожие на экзотические украшения, созревали гранаты в бархатной шкурке. В глубине сада бронзовые шары траурного мирта раскалывались, выпуская бледно-лиловые кисейные пузыри. Японские сливы закидывали тяжелые кули, набитые летом, на крышу птичника.
Кудах-кудах-кудах!
— Наверное, старая курица опять несется.
— Или хруща съела?
— Хрущей нет, ведь фиги еще не созрели.
Соседка напротив стала звать детей домой. У других соседей закурлыкали голуби, и из их кухни послышались ритмичные шлепки переворачиваемых бифштексов.
— Мам, я не понимаю, зачем Дикси понадобилось ехать в Нью-Йорк и там искать себе здешнего мужа?
— Он очень хороший человек.
— Будь я на месте Дикси, ни за что не вышла бы за него замуж. Я бы нашла себе ньюйоркца.
— Почему? — удивилась Милли.
— Ну, не знаю.
— Потруднее было бы? — усмехнулась Милли.
— Да, правильно.
Издалека донесся скрежет трамвая, тормозящего на ржавых рельсах.
— Это трамвай, да? Держу пари, сейчас придет твой отец.
II
— Говорю тебе, не надену я это, пока не переделаешь! — визжала Алабама, колотя кулаком по швейной машинке.
— Но, дорогая, получилось очень красиво.
— Ладно, пусть из синей саржи, но зачем такое длинное?
— Раз ходишь на свидания с мальчиками, забудь о коротких платьях.
— Но я ведь не устраиваю свидания днем, — возразила Алабама. — Днем я буду танцевать, а на свидания буду ходить вечером.
Алабама так и так поворачивала зеркало, чтобы получше разглядеть сшитую клиньями длинную юбку. И расплакалась в бессильной ярости.
— Такую мне не надо! Не надо!.. Как в ней бегать и вообще?
— Красиво, правда, Джоанна?
— Будь это моя дочь, я бы залепила ей пощечину, — отозвалась Джоанна.
— Ты бы! Ты бы! Я бы сама тебе залепила.
— Я в твоем возрасте, когда мне шили хоть что-то новое, всегда радовалась, ведь я постоянно донашивала вещи Дикси. Тебя просто чудовищно избаловали, — не унималась Джоанна.
— Не надо, Джоанна! Алабама всего лишь хочет покороче.