— Доброе утро, дон Эухенио, выходите!
Фигура на лежанке зашевелилась, свалилось на землю рваное одеяло и заключенный явил миру заспанное помятое лицо:
— Э-э-а, сержант, — протянул он, — у вас что, в постели колючки опунции? Как вы встали-то в такую рань?
Гарсия потер небритый подбородок:
— Но вы сами попросили разбудить вас на рассвете!
— Да? Неужели я даже здесь не могу поспать в свое удовольствие?!
— Но это тюрьма, сеньор! — сержант вытаращил глаза, — вам нравится сидеть в тюрьме?
— Нравится, — отрезал дон Эухенио, — здесь очень уютно, знаете ли.
— Спасибо, дон Эухенио! — глаза добродушного толстяка превратились в щелочки. Еще никто из заключенных не хвалил тюрьму. Это было приятно, но…как-то неправильно. Гарсия перестал улыбаться, решив, что над ним смеются.
— Нет, сеньор. Выходите. Я принес вашу шпагу.
Эухенио, сердито сопя, выбрался наружу и потянулся всем телом.
— Эй, — сказал он, — да уже далеко не рассвет! Проклятье, я льстил вам, сержант! А что, сеньор Сеп… — он запнулся и замолчал.
— А?
— Ничего. — дон Эухенио забрал у Гарсии свою шпагу и отвесил шутовской поклон, — благодарю за ночлег, сержант.
— А, всегда к вашим услугам, сеньор, заходите еще!
За воротами казармы дон Эухенио остановился в нерешительности, кидая по сторонам напряженные взгляды. Городок просыпался. К колодцу, что посреди площади, шли женщины с пустыми сосудами. Лучший горшечник пуэбло индеец Хосепе с помощью сынишки расставлял на прилавке свои «шедевры». Стайка ребятишек со смехом вертелась вокруг добрейшего падре Хуана, а он оделял каждого абрикосом и благословением. Королевский судья Галиндо прошествовал по направлению к таверне с ликом брезгливым и надменным… За судьей с мяуканьем бежал тощий рыжий кот.
— Знать бы наверняка… — прошептал дон Эухенио и загадал: если судья пнет кота, то все сложится удачно, а если нет… Нахальное животное вилось вокруг ног судьи — кажется, его привлекли его брюки, может быть, они пахли чем-то съестным? Сеньор Галиндо с проклятием попытался отшвырнуть кота, но промахнулся. Эухенио поморщился — такого исхода он не предвидел.
Мимо прошла хорошенькая метиска с огромной корзиной фруктов. Она кокетливо улыбнулась симпатичному молодому человеку, и Эухенио счел это добрым знаком. Подмигнув девице в ответ, он решительно зашагал к конюшне за таверной, куда увели на ночь его коня.
На заднем дворе было безлюдно. Катазар едва успел возблагодарить Бога, как в поясницу ему тянулось что-то острое, а огромная ладонь зажала его рот. Добрый знак был самообманом: из-за столба, поддерживающего крышу конюшни, выступил дон Роке Сепульведа.
— Без баловства, сеньор, — предупредил сзади низкий голос, и чужая ладонь исчезла с губ.
— Вы все еще здесь?.. — вырвалось у Эухенио, — зачем вы приехали? Я же дал слово, что заплачу! Вам этого показалось мало?!
Сепульведа улыбнулся с высокомерным презрением.
— Я отпустил вас под честное слово, а вы попросту сбежали.
— Вы следили за мной!
— О! Считаете, что мир вертится вокруг вашей персоны? Я деловой человек, дон Эухенио. Я искал не вас, но так сложилось. Вы не очень-то прятались, надо признать. Я хочу предложить вам сделку. Взаимовыгодную.
— Что вы имеете в виду?
— Вы задолжали не только мне, сеньор, — все еще улыбаясь, Сепульведа сунул руку за пазуху, и в следующий момент дон Эухенио отшатнулся — перед его глазами забелело орлиное перо.
— Я уже не играю в эти игры! — придушенно крикнул он. Сепульведа внезапно сгреб в кулак его шейный платок и с силой притянул юношу к себе.
— Играешь, щенок, — прошипел он, — и не только в эти. Мне ты должен пять сотен песо, а Орлу — ни много ни мало жизнь.
У Катазара застучали зубы.
— Я ничего не знаю, клянусь памятью отца, ничего! Я был пешкой! При всем желании я не смогу навредить Орлу, так за что меня убивать?!
— Ты носил перо.
Дон Роке замолк. Эухенио дрожал всем телом от ярости и страха.
— Проклятье, — наконец выдохнул он, — что вы хотите?
— Обрубить все концы разом. — бросил дон Роке. Кажется, он был абсолютно уверен в таком исходе. — Я забуду о пяти сотнях песо, а ты, мальчишка, поможешь мне, и будешь держать рот на замке, иначе потеряешь честь. Насколько я знаю, ты очень прыткий юноша, не раз бывал в Лос-Анхелесе и знаешь эти места. Поедешь с моим слугой. Укажешь укромное местечко в горах — такое, чтоб его очень трудно было найти. Понял? Очень трудно.
Лицо Эухенио Катазара просветлело.
— Это все?
— Все. Не забывай, у моих людей быстрая реакция. И шуток они не понимают, выкинешь каверзу — отправишься в ад без покаяния.
Сепульведа отошел в сторону и хлопнул по плечу своего слугу — того самого человека, который угрожал дону Эухенио кинжалом.
— Потом найдешь меня, как договорились, Антонио. До встречи. У парня хорошее воображение, не спускай с него глаз.
Две оседланные лошади уже ждали их. Когда Антонио и Катазар выехали с заднего двора на смежную улицу, со стороны площади послышался шум. Дон Эухенио придержал коня у переулка и отодвинул ветку смоковницы, которая загораживала обзор.
— Да что случилось, коротышка? Объясни, что э…ах, ты же не слышишь… Что-то с твоим хозяином? — гремел мощный знакомый голос.
По площади, переваливаясь, шел сержант Гарсия, а вокруг него, хватая толстяка за рукава и подталкивая его, сновал глухонемой слуга дона Диего де ла Веги. Выразительное лицо его выражало крайнюю степень тревоги.
Дон Алехандро де ла Вега заканчивал плотный завтрак и собирался проехаться верхом по своим обширным владениям, когда старый Хуан доложил о приходе сержанта Гарсии. Почти сразу же вслед за ним в гостиную ввалился сам сержант. В руках он держал какой-то сверток, а вид имел удрученный и несчастный.
— Доброе утро, сержант, — приветствовал его престарелый ранчеро, — что привело вас сюда в столь ранний час?
— Дон Алехандро, — смущенно начал Гарсия, — ваш сын, дон Диего…
— Моего сына здесь нет, он не ночевал дома.
— Да, все верно…нет? — сержант с надеждой огляделся по сторонам, словно надеясь, что дон Диего вдруг спустится с лестницы со своей обычной доброжелательной улыбкой. Старший де ла Вега начал терять терпение.
— Что-то случилось?
— Эээ… Дон Алехандро, вы знаете… То есть, знаете ли вы… Ох, — сержант махнул рукой и положил на стол сверток. — дон Алехандро, дон Диего пропал… Вот все, что от него осталось.
— Что значит пропал?! — дон Алехандро резкими движениями развернул сверток и поочередно вытащил шляпу, расшитую золотом кирпичного цвета куртку, жилет, башмаки, перчатку и шейный платок. — Да, это вещи моего сына. Что это значит, сержант?!
— Дон Алехандро, — Гарсия попятился, умоляюще глядя на разгневанного дона, — я бы не жалея жизни защищал дона Диего, но…
— Прекратите мямлить, как это произошло? — рявкнул де ла Вега.
— Я не знаю, дон Алехандро, он ночевал на постоялом дворе, а сегодня утром коротышка…то есть Бернардо, нашел в комнате только его одежду… А дона Диего ни следа нет, и лошадь его на месте…
Из-за широкой спины сержанта робко выступил Бернардо. Он потерянным взглядом смотрел перед собой. Из груди дона Алехандро вырвалось рычание, глаза вспыхнули бешенством, как у разъяренного быка. Его плоть и кровь, его дитя! Его Диегито! Схватив свою шпагу, ранчеро ринулся к двери.
— Хуан! Коня!..
Диего и в эту ночь не удалось отдохнуть. Когда в темноте комнаты на него накинулись сразу несколько человек, все, что он успел сделать — это проснуться. Его едва не придушили, сунули в рот кляп, связали руки и ноги и, небережно перекинув через балкон, по приставной лестнице стащили вниз. Даже уронили на последних ступеньках. Потом завернули в шерстяное одеяло — кажется, то самое, из номера, каким он укрывался, — и, перекинув поперек лошади, как вьюк, накрепко привязали. Последовавший за этим кошмар Диего предпочел поскорее забыть, как страшный сон — впрочем, это и было больше всего похоже на страшный сон. Выехав за пределы пуэбло, похитители пустили коней в галоп. Через несколько минут такой езды Диего едва не отдал концы: кровь прилила к голове, дышать было трудно, а с кляпом во рту — почти невозможно. Когда скачка вдруг кончилась и пленника сняли с лошади, он обморочно обвис на руках одного из похитителей. Его оттащили в сторону, положили и похлопали по щекам.