Но мой благородный муж больше не смотрел на них. И он не прикоснулся к ним. Он посмотрел мне в лицо, и я увидела, что ужас в его глазах превратился в льдинки.
— Мы избавимся от них, Лисиэль, и никто не узнает об этом, любимая, — сказал он, и на руке у него завилась водяная плеть. — Никто не кинет в тебя камень.
— Но ведь у них есть души, — прошептала я, — ведь они меня любят…
— Положи их на пол и отойди, — сказал он.
И я поняла, что он все решил и не отступит, и нет смысла его умолять. Но я все равно просила и умоляла — только чтобы он позволил пожить им еще ночь, только чтобы я могла проститься с ними.
— Хорошо, но эту ночь я проведу в атриуме с гостями, — сказал он и вышел, не желая даже соблюсти траур о тех, кого собирался погубить.
— Спасибо, мой господин, — сказала я ему вслед, и меня больше не интересовало, где и с кем он станет проводить свои ночи.
Я долго сидела без движения, а мои дети скакали по всей комнате. Хоть и не умели они летать, но нравом обладали изумительно непоседливым. А когда солнце склонилось к закату, я взяла лютню и стала петь песнь сна всему живому. И от этой песни мягкими теплыми комочками уснули у моих ног дети, затихли слуги в доме и гости в атриуме. Заснул и господин этого дома. Я же взяла корзину с крышкой, в которую собирала когда-то самые нежные цветы, и выложила ее мягким бархатом, и положила туда детей…”
Короче, Лисиэль обчистила дом рода на предмет драгоценностей и денег, снарядила в дорогу какое-то ездовое животное (не ящер! Если прочитать его название вслух, то получалось “быче-лошшадд”) и умчалась в ночь, прихватив с собой корзинку с выводком. Она держала путь на восток, в ту самую утерянную усадьбу, где “так дивно пахли травы”. Насколько я понял, Лисиэль пришла в род своего мужа, но ее не выкупали, а наоборот, бывшие родичи придали ей с собой некоего имущества, в том числе и ту усадьбу. А потом на владения ее рода пала Тьма и надвинулась Бездна, и род ее рассеялся.
“Где еще смогут выжить мои несчастные исчадия, как не на землях, оскверненных Тьмой? — писала она. — Пусть сама я не проживу там долго, но моим пушистым комочкам Тьмы должно быть там хорошо. Сегодня я доставала их, сидя в комнате придорожной гостиницы и обнимала, а они ласкались к моим рукам”.
Потом она немножко погоревала, что не догадалась взять с собой “прелестного юного слугу, да хотя бы и не прелестного и не юного, а верного… кто бы не захотел погубить моих детей, едва их увидев”. Без слуг бедняжке приходилось очень тяжело, деньги у нее как-то быстро ушли (“мне кажется, все меня стремятся обмануть”), а еще приходилось называться чужим именем и “накладывать личину в страхе, что люди мужа нас отыщут”. В одном городке она попробовала продать ожерелье, но ей предложили такую “возмутительно малую цену”, что она ушла, а когда за ней погнались — с трудом смогла ускользнуть, “обманув их соблазнительными призраками”.
“Но скоро настигла меня боль — почувствовала я, что изгнали меня из рода бывшего теперь уже мужа, и силы мои разом уменьшились, а страх и усталость сковали душу. И единственное, что удержало меня на границе отчаяния — память о своем, рассеянном ныне роде. И тогда свернула я в одну из светлых придорожных рощ, и, сотворив алтарь богине Амии, объявила себя главой и единственной представительницей рода. И боги приняли мою кровь, и почувствовала я тонкий ручеек Силы, текущий от земли… Ах, как слаба и беззащитна я стала разом.
Дорога все тянется, и нет ей конца, а дети мои голодают. На земле нашей так мало Тьмы — думала ли я, что когда-нибудь пожалею о том — и им совсем нечего есть. Ранее хватало им моей Силы, а теперь я нахожу самые мрачные и затененные места и выпускаю их там попрыгать и попитаться. Я смеюсь, глядя, как они кувыркаются и кружатся, как ластятся ко мне и хлопают глазками. Да, теперь у них прорезались чистые голубые глазки на мордочках, а еще выросли мягкие хвостики с пушистыми кисточками на конце. Они так смешно ими крутят. Дети кажутся мне теперь такими милыми, и хоть никто и никогда не полюбит моих бедных страшных крошек, но я так надеюсь, что им хватит меня и друг друга…”
В землях, приграничных темным, ее выводок снова стал “проказливым и буйным”, Тьма принялась поддерживать своих детей. “Удивительно, что больше не чувствовала я гнетущей тяжести нависшей Тьмы, более того, казалось мне, что теперь не только я питаю моих детей, но и они поддерживают меня, и магия моя немного восстановилась, и легче стало мне прятаться от зла”.
Путешествие Лисиэль становилось все опаснее “из-за подлых разбойников, низкородных бродяг и богомерзких тварей, расплодившихся здесь и не знающих ни капли любви. Кажется мне теперь, что сгину я во Тьме. В осколке зеркала вижу я свое отражение, нисколько не похожее на благородную даму — грязное, замученное и чуть ли не вшивое”.
А потом она встретила “караван изгнанников, сопровождаемый стражами Ордена. Я нагнала их и увидела несколько десятков телег, заполненных нехитрым скарбом. Сидело там множество низкородных, почти все — маги Жизни и притом женщины. Все они имели с собой корзинки, наполненные комочками Тьмы. И комочки и их родители смотрели на меня разноцветными несчастными глазами, и в тот момент я почувствовала в сердце невыносимую боль, представив себе, сколько ласковых и мягких исчадий Тьмы было погублено. Ведь ясно стало мне, что лишь маги Жизни не решались убивать своих страшных детей…
И как мало супругов отправилось в изгнание со своими оскверненными женами!
Командир стражей, неизвестно каким образом признав во мне благородную даму, любезно приветствовал меня, кинув всего один взгляд на мою притороченную к седлу корзину.
— Куда ведете вы этих несчастных, стражи Смерти, не в объятия ли своей госпожи? — спросила я”.
Оказалось, что большой отряд пламенных под началом “одного из младших лордов рода эль Эраиссэ” отправлялся на границу — сдерживать тварей и усмирять распоясавшихся разбойников. А заодно они сопровождали несколько изгнанников из своих земель, не пожелавших изничтожить народившихся у них темных. Из чувства долга младший лорд решил защитить своих бывших подданных “от ненависти людской и гнева богов”. И отвести их на поселение в какое-нибудь более или менее безопасное место у границы Тьмы. И пока они путешествовали через полстраны, к ним присоединилось еще множество изгнанников.
И тут Лисиэль озарила просто гениальная идея, и она толкнула перед караваном историческую речь. Она предложила всем изгнанникам присоединиться в качестве слуг к своему благородному роду (умолчав, что состоит тот всего из одного человека и выводка). При этом она щедро обещала им покровительство богов, а также возможность жить в хорошо сохранившемся поместье (о состоянии поместья она не имела ни малейшего понятия) и земли в своих владениях в будущем. Одновременно она обращалась к командиру пламенных “с ласковой просьбой” сопроводить их в эти самые владения и помочь очистить “хоть малую часть их от нечистых тварей”.
Речь имела успех. “Благородный лорд эль Эраиссэ с улыбкой согласился очищать тварей, ибо именно в том видел он свой долг и призвание сердца, и все равно ему было, где этому призванию следовать. На лицах же низкородных обреченная усталость сменилась надеждой. И в тот же час организовали мы стоянку, и снова сотворила я алтарь богине Амии, и приняла в свой род множество слуг. И так как были это, в основном, маги Жизни, то в ту же секунду я почувствовала тонкие нити Силы, питающие меня, словно слабые корешки, выпущенные из ствола упавшего дерева… И плечи низкородных расправились, а головы гордо поднялись, и глаза их снова вспыхнули светом и Жизнью. И яснее ясного я почувствовала благословение богов”.
Обзаведясь слугами и поместьем (в уже вполне реальной перспективе), Лисиэль тут же развила активную деятельность. Их караван свернул в город, где она, имея за собой поддержку пламенного лорда, сбыла несколько ожерелий “по весьма достойной цене”. На вырученные деньги они купили припасы, скотину и различную утварь для поселенцев. “Вот теперь я путешествовала, как и полагается даме моего положения — с прислугой, охраной и благородным спутником, — писала Лисиэль, — и путешествие мое стало неизмеримо приятнее. И эта иллюзия благопристойности и правильности так сладко тешила душу, и так легко было обмануться ею. И когда я смотрела на своих людей и их пламенных стражей, то видела, что для них эта иллюзия стала правдой, и не были они больше несчастными женщинами в изгнании, без поддержки своих супругов и семей. Не были они и солдатами удачи и искателями приключений. Как искренне они поверили, что собираются возвращать утерянные земли человеческие и основывать новое поселение, забыв даже, что основываем мы это поселение не для людей уже, а для неведомых детей Тьмы, вышедших из наших чресл… Лишь в глазах лорда эль Эраиссэ видела я иногда усмешку, и понимала тогда, что он ни о чем не забывал”.