— Наказалка не выросла! — сообщил я, и меня тут же впечатали в стену ударом под дых.
Мы сцепились, от души колошматя друг друга. Впрочем, “друг друга” — это сильно сказано, проклятый пламенный был просто непробиваемой машиной уничтожения, я еле держал удар. Так, наверное, чувствовал себя второй мамочкин муж, когда я сдуру решил отомстить ему за папочку.
— Ну что, будешь еще дерзить старшим? — спросил он, сумев заломать меня.
— Иди, отсоси у своего дружка, — ответил я, непринужденно сплюнув выбитый зуб.
— Вот Тьма, — заржал пламенный и оттолкнул меня. — Как будто с солдатом подрался. Рот не хочешь помыть с мылом, брат?
Ну, да, темная школа жизни сильно повлияла на мой быдло-лексикон, что поделать. Я вскочил на ноги, размышляя, не врезать ли им Хаосом, но придурки внезапно свалили, сообщив на прощанье, что с меня хватит.
Приятели принялись хлопать меня по плечам: “Отлично ты их! Они что, думали, перед ними извиняться будут? Совсем краев не видят!”
— Что за бред? — спросил у меня Никрам по дороге домой: я поехал менять испорченный мундир, а он увязался со мной. — Орденские цензоры? Зачем нам это нужно?
Я рассказал ему про свою идею насчет жалобной передачи об искалеченных пламенных.
— Унизительно, — пробормотал Никрам. — После этого одним выбитым зубом не отделаемся. Впрочем, плевать.
— Плевать, — согласился я и вдруг увидел в окно своего знакомого мага разума. Тот сидел на пустой улице (мы уже въехали в Прокаженный район) рядом с маленьким желтым чемоданчиком и рыдал, зажимая рот одной рукой. — Ну-ка, притормози.
— Боги, снова этот, — процедил Никрам, но, тем не менее, остановился.
========== 112. Мажонок ==========
— Что? — спросил мажонок, увидев меня. — Снова пришли издеваться насчет отвернувшихся от меня богов?
— К чему констатировать очевидное, — ответил я и хотел было прибавить насчет того, что эмпатам, особенно таким покалеченным, опасно находиться в Прокаженном районе, но он меня перебил:
— Да, меня отлучили! — крикнул он. — Благодаря вам и вашему проклятому магистру!
Я оглянулся на Никрама: он стоял, прислонившись к машине, и вертел на пальце ключ, злобно полыхая глазами.
Выяснилось, что наши недаром говорили о судебном процессе: они его уже начали и первым делом составили предварительный список “запятнанных практиками незаконного подчинения”. В Храме об этом узнали и всех фигурантов списка немедленно отлучили. Наш мажонок, естественно, оказался среди них. И идти ему стало действительно некуда — все друзья от запятнанного вдруг отвернулись, а к себе (небогатый городской род на севере империи) он возвращаться не хотел — нетрудно представить, как отнесутся к преступнику родичи! Тоже изгонят, наверное.
— Лучше бы я тогда тоже помер на площади! И что я сделал? — прорыдал мажонок. — Ничего! Просто задал несколько вопросов. Разве я вам навредил? Разве они сами не поступали так же?
Я взял его за шиворот и встряхнул:
— Пойдем, я покажу, что сделал ты и тебе подобные.
Он обвис в моих руках тряпичной куклой и не сопротивлялся, пока я его тащил к машине, только цеплялся за свой чемоданчик.
— Изгнали всех, поименованных в списке? — сказал Никрам, подъезжая к парковке. — Зачем нашим было бы давать этот список им?
— Среди пламенных нет юристов, — сказал я. — Все наши юристы — эмпаты.
— Я сразу говорил, что это глупость несусветная — соблюдать их законы и правила. Вокруг одни лазутчики, — процедил Никрам и принялся звонить магистру.
Я выволок мажонка с заднего сиденья и втащил в нашу квартиру. Эйлах стоял в гостиной и смотрел в окно. На наше появление он никак не отреагировал. Я приподнял мажонка за плечи и прошипел ему в ухо:
— Это мой брат, твареныш. И когда я говорю “брат”, я действительно имею это в виду. Я готов защищать его ценой жизни и не отвернусь, даже если весь мир занесет его в черные списки. Когда-то он был самым образованным и утонченным из нас. Он мог цитировать древнюю литературу абзацами, мог сходу разобраться в любой заморочке закона. Он не убил и не искалечил ни одного человека за всю жизнь. Смотри теперь, что вы сделали с ним.
— Но… это же не я, — придушенно пискнул мажонок, и я слегка ослабил хватку. — Я не виноват!
— Значит, ты бы отказался участвовать в этом, если бы тебе приказали? — спросил я.
— Неправда, — прошептал он, — они бы не приказали, если бы этот пламенный не был опасным преступником.
— Ответ ясен, — я уронил его.
— Ошибки бывают…
— С тобой-то явно не ошиблись.
— Как будто вы не наказываете преступников! — крикнул он с пола. — Пламенным ничего не стоит убить человека, даже без вины, просто так, потому что не понравился! Вы…. — он затрясся, закатывая глаза, — свора убийц и насильников, если бы… если не держать вас… уничтожите все. Огонь с неба и Тьма… дети смерти!
На этом возвышенном моменте он предсказуемо потерял сознание. Вот же припадочный. Я отнес его (вместе с чемоданчиком) в комнату для прислуги. Таких комнат в нашей квартирке было две, и в каждой по парочке двухъярусных кроватей. Никрам сказал, что одна “людская” — для мужчин, а другая — для женщин, если служит не семейная пара.
Никрам с Эйлахом сидели в гостиной, когда я, умытый и переодетый, вышел к ним. Никрам развлекал Эйлаха детской игрой “поймай руну”: рисовал у него на ладони льдистые контуры, которые надо было сжимать в кулаке прежде, чем они исчезали. “Занзасх, счастье и выводки, — говорил Никрам, и Эйлах не ловил руну. — Хосх, защита и единение”. Я наблюдал за ними, прислонившись к косяку. На языке светлых названия рун искажались, и Занзасх превращалась в Заонзем, а выводки — в младенчиков. Но я знал, что он имел в виду, и мне казалось, что я слышу истинную речь за звоном светлых слов. В коридоре что-то мелькнуло, а потом я заметил блестящий глаз мага разума, тоже следившего за Никрамом и Эйлахом
— Куда ты этого дел? — поднял голову Никрам.
— В людской оставил. Пусть отдохнет, — с некоторой неловкостью отозвался я. — Все его выгнали. Еще подохнет в каком-нибудь искажении. И ставлю золотой, что после этого его объеденные косточки обязательно обнаружатся у нас на ступенях.
Никрам некоторое время мерил меня взглядом, а потом сорвался с места. В коридоре раздался заполошный топот (Никрам ходил, как истинный воин, бесшумно) и вслед за ним — придушенный вопль.
— Знаешь, что это? — шипел Никрам, что-то прижимая извивающемуся мажонку к горлу. — Это следящий амулет. Только попробуй заговорить в присутствии нашего брата, богомерзкая ты жаба, и я заставлю тебя смотреть, как твои кишки гниют отдельно от тебя.
Интересно, откуда у Никрама такой специфический амулет? Воспитанная в его роду привычка запасаться всякой зловещей хренью, или он просто блефует?
— Теперь нашу людскую с успехом можно переименовать в тварскую, — сказал мне Никрам и снова свалил играть с Эйлахом.
Я потрепал давящегося мажонка по голове (он присел от ужаса):
— Эй, ты это заслужил, — он поднял глаза, и мне стало его жалко. — Не хнычь, мажонок, брат Нергон не будет тебя мучить более, я с ним поговорю.
— Вы знаете, — он всхлипнул, вытирая глаза, — вы совершенно никакого права не имеете со мной так обращаться. Я… я лиценциат, в конце концов! Второе сословие… Да, меня отлучили от храма, но не изгнали же! Гражданского состояния не лишили, а вы так… так… как с собакой.
— А на какой специальности ты учился? — спросил я с интересом.
— Художественная перцепция, — сказал он, шмыгнув носом.
— Это про что? — поразился я.
— Про особенности восприятия художественного образа, вам не понять, — пробормотал он.
— Почему же, — хмыкнул я, — градации бессмысленного и глубины ненужного, я в них прекрасно разбираюсь!
Мажонка мое замечание явно задело, он вскочил и сжал кулачок:
— Ненужного?! А вы знаете, что влияние художественного образа на сознание иногда бывает сильнее магии?
— Теперь знаю, — сказал я и вспомнил дебильный клип светлых. А также похабные комиксы о хаоситах, которые, попрошу на минуточку, ведь тоже светлые вдохновили. Да эта перцепция меня, оказывается, просто преследует! — Ладно, раз ты образованный человек и вообще лиценциат, то можешь пожить у нас в гостевой комнате. Пока не найдешь себе приют. Ну, или пока наши не доведут тебя до смертного приговора! — тонко пошутил я, и мажонок испуганно съежился.