Обреченность.
Вот чем пронизано было здесь все, и, общаясь с эмпатами, я ощущал обреченность гораздо сильнее, чем среди беспрерывного горения пламенных. “Того, что было, — не будет более никогда, и не к чему тратить силы на расползающуюся ветошь” — тысячу раз прав был Никрам, и единственное, что мы могли сделать на этой земле, — это найти здесь кого-то для лечения Эйлаха. Ну, и еще спасти, может быть, нескольких светлых милах, рассказав им по телевизору про опасности Проказы.
И именно этим я и решил заняться немедленно: сделать, так сказать, первую образовательную передачу в форме интервью с наглядной демонстрацией. Типа, мы с Никрамом потаскаем съемочную группу по Прокаженному району, попутно демонстрируя разных тварей. Дело в том, что для низкородных светлых эмпатов практически единственным способом борьбы с порождениями и выползками Бездны было обращение за помощью к пламенным. Так что сегодня мы им расскажем, как полезны бывают пламенные, а завтра найдем того пострадавшего от храмовников солдата и сделаем передачу о том, как подлые рабы Тьмы… в смысле, как предавшиеся злу храмовники замучили невинного выходца из народа, чей талант мог бы помочь столь многим!
Никрам согласился с моей идеей, и в результате мы до самого заката шлялись по Прокаженному району и выступали в роли то ли сержантов-инструкторов перед новобранцами, то ли клоунов. “Радужная плесень! — вещал, например, я. — При продолжительном контакте ослабляет естественные энергетические щиты и заражает кровь, постепенно заменяя ее своей грибницей и соками. Погибшие от нее похожи на распустившиеся мясные цветы…” Съемочная группа нервно косилась на зловредную плесень, а ведущий спрашивал, как с ней бороться. “На начальной стадии поможет простейшее заклятие огненного очищения, а в запущенных случаях только Небесный огонь, — отвечал я, а Никрам добавлял: — Сильные эмпаты могут также использовать изгоняющие и очищающие заклятия, но для большинства единственным выходом будет обратиться к ближайшему пламенному полицейскому”.
— Армия тоже поможет, — сказал я, — если попросить.
— Вы так уверены? — спросил меня кудрявый ведущий. — Сомневаюсь, что низкородные эмпаты осмелятся обратиться к стражам ордена. И что получат помощь, — добавил он совсем тихо.
— Обязательно помогут, — горячо возразил я, — каждому нравится чувствовать себя важным и полезным! А в натуре пламенных — защищать слабых.
— По-видимому, нам надо будет сделать цикл образовательных передач “Как расположить к себе пламенного”, — неловко улыбнулся ведущий, а я на секунду завис, таращась на его буйные кудряшки: казалось, те жили своей жизнью, шевелясь сами по себе. Наверняка, какая-то магия! Жаль, невозможно спросить о его стихии. Ведущий вдруг поежился и, взглянув на меня с явной опаской, пробормотал: — Впрочем, я уже догадываюсь — как.
— Вы имеете в виду секс? — спросил Никрам с ухмылкой, и я засмеялся — подлец меня постоянно подкалывал на тему “ледышки и недавашки”, как выразились бы мои любимые родичи. Никрам, естественно, таких слов не употреблял, но смысл оставался тот же.
— Секс, — я посмотрел на Никрама со значением (неужто он думает, что я постесняюсь употребить это слово?), — не может служить платой за расположение. Пламенным важно почувствовать себя именно защитниками!
Уж в пламенных-то я разбирался не хуже, чем в себе, — сколько с ними тусовался еще на родине.
Мы подошли к опустевшему императорскому дворцу, к тому месту, где когда-то было возвышение для клятв. Теперь тут копошились твари, которых мы слегка пожгли, заключив в огненную пентаграмму. Я принялся трепаться об особенностях пойманных нами тварей, а Никрам подошел к пятнам, образовавшимся на месте гибели храмовников. Пятна были красными, так как поросли концентрическими кругами багряной кровянки. Никрам присел и запустил руку в мягкий и хищный ворс.
— Зачем мы пишем кровью на земле, — сказал он тихо, — ведь наши письма не нужны…
Мы с ним все время пытались вспомнить и заставить звучать темные стихи и песни — чтобы потом рассказать Эйлаху. Никрам уверял, что таким образом душа Эйлаха будет помнить, куда вернуться, ведь Эйлах так любил песни.
Но телевизионщики перебили попытки Никрама составить стихи из чужих слов: ведущий подскочил и сунул микрофон ему в морду:
— Вы не могли бы повторить это еще раз, с выражением, господин офицер?
— Нет, — процедил Никрам, и его глаза засветились Хаосом, лишь слегка подкрашенным Пламенем. Действие амулетов кончалось раньше времени.
— На сегодня все, господа, — сказал я.
Позже эта сцена целиком окажется в смонтированной версии передачи. Если бы на территории Темной империи кто-нибудь поймал и расшифровал сигнал светлого телевидения, то несомненно бы решил, что мы с Никрамом передаем некое тайное послание посредством темной поэзии.
Был уже вечер, когда мы возвращались, и первое, что мы заметили на подходе к дому: извивающаяся задница и дергающиеся ножки мажонка Нимо. Беспутный застрял в окне между фигурным украшением и охранным периметром, который я наложил на его комнату. Явно пытался куда-то смыться в наше отсутствие и не преуспел. Что за несуразное существо!
— Вот же подлый лазутчик, о боги, почему вы не предупредили меня, почему не внушили благословенную мысль прибить эту тварюжку при первой же встрече, — сказал Никрам, картинно вздыхая и закатывая глаза.
========== 114. Надежда ==========
— Только не вздумай падать в обморок, — сказал я, выглядывая в окно.
Нимо, в это время пытавшийся сколоть кусок лепнины чем-то вроде пряжки, замер и обмяк. Бедняга попал в ловушку двойного охранного периметра: внутренний слой, настроенный на защиту извне, его пропустил, а внешний, запирающий, сомкнулся у него на талии. Хорошо еще не раздавил или там, не разрезал на две ровные половинки. Все же я не был мастером артефактором, специализирующимся на периметрах, единственное, что я умел и в чем постоянно практиковался, это походные щиты — мощные и непритязательные.
— И куда это мы собрались? — спросил я, за шкирку втаскивая его в комнату. — О чем побежали докладывать своим хозяевам?
— К-каким… каким хозяевам? — он забегал глазками.
— К тем рабам зла, что ты служил ранее и служишь теперь, очевидно! — сказал я, и он вдруг покраснел как помидор:
— Вы думаете, думаете, я добровольно предался злу? Я не хотел! Меня обманули! Да и было ли зло? Если и было, то я ничего плохого не делал, а вы!.. Заперли меня, без еды, без воды! Без… без туалета даже! И не стыдно вам, юноша, глумиться над бедным больным человеком, к тому же, изрядно вас старше!
— Изрядно? — усмехнулся я.
— Да! — выкрикнул он, трепыхаясь и блестя повлажневшими глазками. — Мне уже тридцать, а вам — исполнилось ли шестнадцать?
Я посмотрел на него с изумлением — неужели я и вправду выгляжу таким уж зеленым юнцом? Или это он меня так изощренно поддеть пытается?
— А брату Нергону ты сколько дашь? — спросил я с любопытством.
Нимо перестал трепыхаться и посмотрел на меня с подозрением:
— Лет двадцать, — осторожно предположил он, и я заржал:
— Но почему же мне шестнадцать?
— Это же очевидно, юноша, — он принял важный вид (что выглядело особенно уморительно, так как я все еще держал его за шкирку), — ваша невинность говорит за вас. Конечно, физически вы весьма развиты, и ваша телесная крепость, может, и способна обмануть неискушенный взгляд, но я-то вижу! Ваша аура не запятнана ни смертью, ни жестокостью войны, а столь свойственного буйства в вас настолько мало, что даже ваше Пламя отдает иногда холодом…
Я нахмурился, услышав про холод. Проклятье, надо чаще менять маскировочные амулеты. А еще мне стали внезапно понятны как горестно сведенные бровки эмпатов, узревших такого “цензора”, так и подкаты наших пламенных приятелей, все время норовивших приобнять меня за плечи, — они все держали меня за юного милашку!
— Ладно, — сказал я, — шестнадцать так шестнадцать. Идем ужинать.