Ясси обернулся и похлопал ресничками:
— Ой, Дейнар, прости, я забыл вылечиться, — глазки его счастливо сияли. — А трусы задницу натирают, она такая чувствительная сейчас, вот я их и не надел!
И тогда я впервые вдруг подумал — неужели милашка выкидывал все эти штуки намеренно? Ну, например, когда он позорил меня, показывая Тэргону свой порнокомикс. Или когда говорил — мол, “Лэйме такой образованный, ему не с руки по дому возиться, да и посуда целее будет”. И еще куча разных мелочей… Ну конечно же! Он был точь-в-точь темный с их мелкими похабными шуточками и укусами. Только темные, сделав свою маленькую гадость, радостно таращились и сочились Тьмой, а взгляд моего милашки светился после аналогичных деяний любовью и счастьем.
Некоторое время я потрясенно переваривал свое открытие, а потом отвлекся на Лэйме.
— Я думал о вас лучше, Дейнар, — сказал тот и отвернулся, уставившись в окно. Уголки его губ горько опустились. — Избить мага Жизни — все равно, что избить младенца.
Ну, вот, сейчас Лэйме обидится и снова будет сидеть у себя в комнате. А ведь на выходных мы собирались заняться опытами с псевдожизнью! И еще я хотел обсудить с ним труды исследователей псевдожизни — я же видел, что Лэйме их тоже читал, а поговорить за эту безумную неделю мы так и не успели.
— Вот видишь, милашка, ты расстроил своими глупыми выходками Лэйме, а ведь он едва после визита учителя оправился! — сказал я. — Изводишь человека, а еще хочешь помогать отверженным.
Конечно же, Ясси тут же раскаялся и захлопотал вокруг Лэйме, уверяя его, что “все это просто мы так играли, ты не подумай, Лэйме, ну глупости же, один раз по заднице линейкой хлестнули, и даже не по дырке”. Я, ухмыляясь, принялся изучать газету дальше. Уж с чем-чем, а с шуточками темных мне не привыкать разбираться, тут милашке меня не обхитрить… пока. Все же как быстро он становится похожим на них!
Однажды настанет то утро, когда я проснусь рядом с темным милашкой. Что бы это ни значило.
========== 46. ==========
Темные зашумели и заволновались перед обедом — как раз ко времени выпуска дневных газет, как я понял позже. Тогда же я, привычно не замечая шепотков и взглядов, шел в столовку, обсуждая с приятелями недавнюю лекцию (точнее, лектора) по сравнительному языкознанию. Как тебя занесло на такой бред, неужели враги заставили?! — поразитесь, конечно, вы. А вот и нет!
Признаться, меня давно интересовал вопрос — почему все встреченные мной светлые, независимо от образования и возраста, безупречно говорили на одном с нами языке. И в то же время наречие южан несло в себе некие “архаические конструкции”! Как можно вообще представить, что светлые, с которыми мы не общаемся, говорят так же, как мы? Я даже спрашивал об этом Лэйме, но попал в неудачный момент: тот, терзаясь после Тэргонова визита, пробурчал что-то типа “вашего языка не существует” и спрятался у себя в комнате. Что за человек! Мне захотелось отвесить ему тогда подзатыльник, но я, как всегда, сдержался.
Так что я пошел задавать свои вопросы преподавателю языкознания, а мои приятели с инженерного увязались за мной. На лекции мы, естественно, поняли только отдельные слова, так как приперлись не на какую-нибудь вводную, а для третьекурсников (и, кстати, обнаружили там Эйлаха).
— Да, я говорил со светлыми, — сказал преподаватель после лекции. — И выяснил, что их собственного языка не существует! Тот набор малоосмысленных звуков, которые они издают, просто подстраивается под нашу высокоорганизованную лингво-семантическую матрицу.
У меня от такого заявления аж челюсть отвисла. Я отступил от него на шаг и придирчиво оглядел, пытаясь понять: то ли надо мной глумятся, то ли этот тип — сумасшедший. Преподаватель вдохновенно сверкал глазами, не глядя на меня, из чего можно было сделать вывод, что если он и играл, то не для меня. Стоящий неподалеку Эйлах заржал.
— И почему же под эту высокоорганизованную матрицу не организуются диалекты Империи? — спросил я.
— Потому что эти диалекты существуют внутри матрицы в качестве ее отдельных сегментов! То есть, юноша, они и так уже организованы ею.
— Ээ… ясно, — сказал я и ретировался, опасаясь, что безумие двинутого гуманитария может оказаться заразным. Нет, ну надо же “малоосмысленные звуки”! Даже мне, человеку крайне далекому от всей этой социологии-филологии, было очевидно, что люди, сумевшие построить сложную цивилизацию, не могут общаться “малоосмысленными звуками”.
По дороге в столовку Эйлах нам втирал, что этот псих — “хороший преподаватель, невзирая на отдельные заскоки”.
— Ничего себе заскоки! — ржал я. — Это уже не заскоки, а серьезная инвалидность умственного труда! Его надо заслать диверсантом к светлым, для подрыва психического здоровья студентов.
— Светлые не берут пленных, — сказал Эйлах и распрощался.
А в столовке шепотки и взгляды вокруг меня усилились. Впрочем, я и тогда не обратил внимания — все же, после милашек из простонародья, самый сильный ажиотаж образованных выглядел не более, чем легкий интерес.
К моему столику присел сокурсник из тех, с кем я особо не общался. Присел и замялся, явно не решаясь что-то сказать. Мои темные зашевелили бровями и тихо захихикали между собой.
— Говори, — разрешил я, приступая к десерту (красный кисель с плавающей в нем запеканкой).
— А это правда, что возродившийся орден Хаоса приносит кровавые жертвы, выкидывая их потом на свалку? Ты тоже режешь людей на алтаре, Дейнар? — выпалил сокурсник и втянул голову в плечи, любопытно тараща глаза.
Проклятье, вот и бомбанула вчерашняя заварушка.
— Нет, — сказал я. — Я никогда ничего и никого не выкидываю на свалку, только испепеляю. Ну, в крайнем случае, поджариваю живьем и съедаю. Тоже живьем. Такие принципы. Принципы чистоты.
Мои приятели нерешительно засмеялись. Любопытный сокурсник побледнел и забегал глазками.
— Ты… ты же шутишь, да? — прошептал он. — Если да, то как-то несмешно. Вот, — он протянул мне сложенный трубочкой выпуск “Ежедневного Почтальона Тьмы”.
— Ну извини, — буркнул я, — такое у меня чувство юмора, не всем смешно.
Я развернул газету и на первой странице обнаружил заголовок: “Страх и ужас возвращаются в столицу: жертва кровавых ритуалов Хаоса обнаружена на свалке”. На фотографии к статье был изображен совсем юный темный, раскинувшийся среди мусора. Он был почему-то голый и со следами побоев и ожогов по всему телу. Глаза у него были вырезаны. И, разумеется, этот бедняга был совсем не похож на ту обугленную и скрюченную жертву Никрама, которую я помнил во всех подробностях. Мой взгляд наткнулся на фразу: “Полиция оставила наш вопрос о жертвах Хаоса без комментария, но и не опровергла информацию”.
Я притронулся к фотографии пальцем, и она ожила, наливаясь цветом и кровью, по свалке полетели какие-то бумажки, а камера закружилась над телом, запечатлевая все подробности.
— Какой ужас, — выдохнула моя синеволосая приятельница рядом.
— Это не следы Хаоса, — сказал я. — Это обычный огонь, Хаос оставляет после себя плоть, изъеденную как будто кислотой.
— Значит, это все ложь, и хаоситы никого не убивали? — спросила меня вторая приятельница с надеждой.
— Этот человек умер точно не от Хаоса, — сказал я. — Но те, кто его замучили и посмели свалить вину на нас, имеют все шансы сдохнуть именно от Хаоса, — я встал и спросил, ни к кому не обращаясь конкретно: — Где высокородный Никрам и Эйлах?
Темные загомонили, докладывая, где хаоситы были недавно замечены. Ну, кто бы сомневался, что любой шаг моих побратимов был отмечен. Наверняка, все были в курсе нашей вчерашней поездки на свалку. Я отправился в библиотеку, а темные побежали за мной, теряя от любопытства свое напускное достоинство.
Хаоситы нашлись около одного из спортивных уголков на балконе библиотеки: Никрам занимался на турниках, а Эйлах что-то сосредоточенно писал за столом, обложившись кучей томов. За соседними столами скопилось множество якобы усиленно занимающихся темных. Я бросил газету перед Эйлахом: