Косте ничего не помогало. Его перевели на искусственную вентиляцию легких. Директор завода, где работал Костя, лично позвонил главврачу горбольницы убедиться, что делается все возможное.
В какой-то момент Леля поняла, что это – все. Что смерть возможна. Пять дней в реанимации не принесли никакого улучшения. Ни-ка-ко-го. Даже слез больше не было. А было понимание происходящей несправедливости. Она прислонилась лбом к холодному стеклу окна, за которым опять кружился равнодушный снег – крупными хлопьями, медленно. Подняла глаза к небу и произнесла:
– Как же так, Господи? За что? Почему ты так с нами? Ты отнял у нас ребенка. Ты забрал Костин бизнес. А сейчас ты забираешь последнее – жизнь. Так нельзя. Так несправедливо. Так не должно быть. Сделай чудо, Господи. Прошу тебя. Не отбирай у меня мужа.
И вдруг почувствовала, как от нее вверх натягивается тонкая нить и уходит, растворяется где-то вверху, за пеленой снега. Пришло тихое спокойствие и уверенность, что все наладится, и Костя будет здоров.
Утром позвонил врач и сообщил, что Косте стало лучше.
– Нашли, нашли, отчего у него сосуды рвутся, – радовался врач, будто сам поставил правильный диагноз, – заменили лечение, муж твой уже дышит самостоятельно!
На следующий день нейрохирург тайком пробрался в реанимацию с телефоном (такие замечательные врачи бывают, и это правда) и позвонил оттуда, прижав трубку к Костиному лицу.
– Привет, – услышала она хриплый родной голос, – а у нас тут вчера птица летала, непонятно, как появилась в реанимации, все же закрыто. Полетала, полетала и исчезла. Чудо. Понимаешь?
– Понимаю, милый. Я люблю тебя.
Леля нажала «отбой», аккуратно пристроила трубку телефона на подоконник, подняла глаза к небу и горячо прошептала, теперь точно зная, что Он слышит:
– Господи… СПАСИБО.